ЖИЛЕЦ

Квартирант, мужчина лет сорока, ушел из моей квартиры в понедельник, оставив мне три увлажнителя воздуха.
– Воздух у вас очень сухой, – сказал он. – Пользуйтесь.
Увлажнители воздуха выглядели как третья ступень ракетоносителя. Один из них продолжал увлажнять.
– А где мой телевизор? – спросила я.
– Вот он, – сказал жилец и ткнул пальцем в угол. В углу стоял чайник. «Издевается», – решила я.
– Я издеваюсь над вами, – как будто услышал меня мужчина, – а вы верите. Это чайник, а телевизор ваш куку!
– В каком смысле?
– В последнем. В летальном. Или фатальном – как вам удобнее. Я его продал.
– Продали? А где деньги?
– Вот. – Жест в сторону увлажнителей воздуха.
Я повертела в руках его документы. Кандидат наук, начальник отдела, учился на Кипре, там же и загорел.
– Зачем вы это сделали?
– А что я должен был делать? – удивился жилец, –Квартиру я продать не мог – она ваша. Ничего ценного в ней нет, кроме телевизора и покрывала из овчиной шерсти – его я тоже продал.
– И купили увлажнители? – все еще не верила я.
– Конечно. А что же еще? Да вы оцените – не сразу, пройдут годы. Вот хотя бы этот. Сядете тут встречать новый год со своими медведями – вспомните, что хорошего было в вашей жизни. И вспомните меня, последнего мужчину, который вынес все ненужное, поставил необходимое. Так-то у вас все к лучшему и повернется.
Он снял с вешалки куртку и захлопнул дверь.
– Какими еще медведями? – опомнилась я, окончательно проснувшись.
– Где медведь? – вскинулся рядом мой драгоценный Зая и посмотрел на часы.
– Кошмар, – отгоняла я сон, одновременно пытаясь удержать в памяти подробности. И, как выяснилось позже, правильно делала.
– Я сегодня никому ничего не должен, – вместо доброго утра сообщил Зая, пропустив как обычно моего кошмарного медведя в небытие, и отправился в хашную. Хашной я называю армянскую шашлычку в конце нашей улицы. Там действительно подают хаш. Ну, раз такое дело, думаю, я пойду разберусь со своим жильцом. Мне-то как раз он должен много чего. Сон-то, судя по всему, в руку...
Жилец снимает у меня квартиру вот уже пять лет. И – как это обычно бывает с жильцами – примерно два последних года он стал себе позволять. То пропадет месяца на три. То за электричество задолжает за полгода.
Так вроде мирный менеджер среднего звена. Квартиру приходил смотреть в шляпе и с папой. Заехал с подругой. Мы, говорит, вдвоем будем жить. Хорошо, говорю. Прихожу к ним через месяц – а меня веселый пудель встречает. И лежанкой ему служит моя шелковая диванная подушка, заботливо размещенная под столом. Мне – нет бы напрячься. Куда там. Почесала собачку за ушком, взяла конвертик и пошла себе, умиротворенная доходом.
Спустя три года менеджер женился. Но не на подруге – а на совершенно чужой нам женщине с ребенком. И, кстати, тоже с собакой. Догадалась я об этом счастливом событии, наведавшись в очередной раз. Весь потолок был облеплен надувными сердцами.
Деньги теперь пошли через пень колоду. Жилец перестал отвечать на звонки и сообщения. Женщина якобы держала какую-то артель в Болгарии. Дома ребенок неизвестно с кем. В общем, что-то это меня расстроило окончательно. А тут такое дело – мне завтра в отпуск, а парень уже две недели в своей манере меня игнорирует. И я решила поехать к нему – то есть к себе – в квартиру – прямо поговорить с ним или записку оставить гневную.
В это время звонит мой Зая из хашной. Умоляет зайти на минутку – тут Леша оказался. Как раз мы насчет ссуды обсуждаем. Короче, тут так хорошо, хаш плюс Леша плюс ссуда – порадуйся вместе со мной.
Я заезжаю, но внутри меня уже подпирает поставленная задача. Поэтому отвлечься на армянские радости, не говоря о ссуде, никак не получается. Не могу, ребята, говорю я ребятам. Еду жильцу вставлять. А что случилось? Спрашивают хором, широко расставляя слова, Зая и Леша.
Я не успеваю досказать квартирную сагу, как Зая, сурово глядя в центр хаша, говорит голосом артиста Ульянова – мы тебя одну не пустим. Давай, Леш, допиваем – и в машину.
Леша сидел в камуфляжной жилетке, и как только услышал «давай, Леш» – тут же встал, допил и пошел хлопать себя по карманам, как будто проверял оружие. В результате на пол слетела карта «Тройка». Леша выглядел как стопроцентный лузер — но это была только видимость. Я бы даже сказала, конспирологический маневр. Благосостояние Леши измерялось легендами о нем.
Пока ехали, мне позвонила Маша, у которой сорвалась лекция, и Маша не знала, чем себя занять, настроенная на саморазвитие. Вали к нам, предложила я Маше. Ты же юрист по образованию. Можешь пригодиться. Маша очень обрадовалась.
Вот мы приезжаем. Двое наших в боевой готовности и Маша, чей вечер хотя бы не пройдет впустую. Одна я вся на взводе. У меня самолет в восемь утра, а тут стресс и еще не понятно какой силы по десятибалльной шкале стрессов. Смотрим – в окнах света нет. Это даже хорошо — на принципиальные разговоры с квартирантами у меня что-то сил не набирается. Я дрожащими руками достаю ключи. Тык – а ключи-то не подходят. Менеджер не будь дураком сменил замки. Оляля! У меня внутри все обрывается, главным образом от того, что надо принимать решение на глазах у компании. Компания потирает руки. Ее-то вечеринка как раз только начинается. Леша настроен решительно. У него в телефоне знакомый мастер, он приедет поменяет замки. Но сейчас вечер воскресенья! Он все равно приедет и поменяет. Давайте вызовем МЧС! Предлагаю я. У тебя с собой паспорт с пропиской? Нет, – говорю и уже растекаюсь нервами по порогу. Перспектива выглядит так. Я мчусь на другой конец города за паспортом. Команда ждет МЧС. В это время подгребают жильцы. Зая с Лешей вытряхивают из них деньги. Маша составляет протокол. Приезжает МЧС. За ней скорая. В глазах моих зеленое наступает на красное.
– Нет, – говорю, – давайте оставим это все. У меня на заре вылет из Домодедова. Смену замков на ночь глядя я не потяну.

Но машину справедливости на полпути не остановишь. Еще полтора часа мотания за документами. За это время, как ни странно, подкатил мастер. Долго проверял, моя ли квартира. Минут десять. Замок сменил за две минуты. И мы входим.
Ну что вам сказать. Вот представьте себе все вещи, какие вы только можете себе представить в шкафах, буфетах, стиральных машинах и микроволновых печках. Все они лежат на диванах и полах. Включая тарелки с недоеденной едой, влажное белье и разнокалиберные средства связи со множеством проводов к ним. Кстати, мой диван исчез вместе с кроватью, их место заняли чудеса мебельного и одновременно массажного дизайна, рассчитанного на людей, махнувших рукой на фигуру. Остались только мои кресла, переехавшие сюда от бабушки.
Мастер по замкам взял семь тысяч рублей, поскольку поставил не «китай», а «немца». Мужчины закрыли за ним надежные двери и обступили этажерку с напитками. Ассортимент поражал разнообразием.
Мы с Машей развалились в моих родных креслах и принялись сочинять записку жильцу. Потом сообразили, что жилец в квартиру не войдет, не встретившись с нами. Тогда мы решили просто послать смс. Потом решили и этого не делать. Приедет человек – ключи не подходят. Сам позвонит. Вот так мы их будем воспитывать.
– Что это? — спросила Маша обернувшись к окну с целью пристроить пепельницу.
– Где? – вздрогнула я.
– Вот эти, – отодвинулась с осторожностью Маша.
На подоконнике высились устремленные вверх пластиковые боеголовки.
– Это они, – не поверила я.
– Кто?
– Увлажнители воздуха...
– А-а, — тут же потеряла интерес Маша, – никогда бы не подумала.
Я с придыханием тронула чудо-конусы.
Вспомнила историю своих знакомых, чьи жильцы вели себя из рук вон, а когда хозяева наведались в квартиру, те подали на них в суд за якобы украденные вещи. Я рассказала это Маше. И мы бросились все фотографировать. Все это барахло. С телефонами, браслетами, часами и ноутбуками. Я не очень понимала как это нас обезопасит, тем более что своего телевизора в этом натюрморте я тоже не обнаружила. Сон рывками, но неуклонно сбывался.
Но больше всего я боялась, что эта прекрасная семья вернется именно сию минуту. Прямо к нашей мизансцене с початым ромом в центре комнаты – и ноги мои обмякли во внутренней истерике.
Никто не пришел. И мы так поняли, что это надо отметить. Заперев новым ключом квартиру, мы отправились в бар «Николай». Время показывало десять вечера. Самолет, как вы помните, у меня в восемь утра. В баре «Николай» нам приветливо налили еще рому и кока-колы.
Зая пребывал уже в мрачной стадии воскресного дня. Леша все время просился домой, говорил, что в это время он уже спит, так как привык в пять утра ходить по грибы. Маша соображала, достойную ли альтернативу лекции она огребла.
Наконец, мы все допили и двинулись к машине. А давайте, говорит Маша, проедем мимо твоих окон. Вдруг они горят! И все такие – а действительно, вдруг горят! Этого триллера я уже выдержать не могла. Во мне произошел обрыв проводов — и я заплакала. Окна не горели. Зато меня вдруг пробило – а что, если этот урод со своей женой в Болгарии, а ребенок тут один. Девочка-подросток (по детской, заваленной феями и кисточками, это стало очевидным). Сейчас вернется от подружки. Дверь не открывается. И вот она в полночь одна в городе. Перед глазами замигал светофор.
– Ты дура? – орала Маша. – Собаки ж нет! Значит, они всей семьей на даче!
Я не догадалась насчет собаки. А Маша – юрист, она догадалась. На этом месте она пересела в свою машину – и только мы ее и видели.
Мы завезли Лешу и добрались до дома. Зая заснул еще на Садовом. Во дворе проснулся, шатко, но целеустремленно преодолел путь на пятый этаж.
Потом его действиям сообщилась новая решимость. Не разуваясь, Зая ступил в кабинет, дернул со стола чистый лист формата А4, гелевую ручку и со словами «а вот теперь конец» переместился в гостиную и запер дверь на ключ.
Не много ли ключей на один квадратный вечер?– подумала я и постучала. Мне не открыли. Время близилось к полуночи. Отличное начало отпуска. Я стояла над разинутым чемоданом. Дрожь окончательно разметала мое внимание. Через десять минут постучала еще раз. Гостиная наша, кто не знает, снабжена обширным балконом. Даже мне за дверью слышно, что балкон открыт, и бессонный проспект под ним визжит тормозами.
Я привалилась к двери.
Еще через пять минут я вышла во двор, обошла дом с другой стороны для проверки. Под балконом все было спокойно. То есть пусто.
Это натолкнуло меня на разные мысли, в том числе о невозвратных билетах, в том числе о круглосуточной аптеке за углом – и тут звонит мой жилец. Такая лапа! Спрашивает – у нас с вами договор в одном экземпляре или в двух? Не подскажете? В двадцати, епть! А то мы тут вернулись все – а что-то с замком. Правда? Надо МЧС вызывать, а они без договора не откроют. Правда?
Короче говоря, приехал мгновенно – рента за два месяца в клювике дрожит. Извините, говорит, что я пропал, я работу менял. Ну говорю, а я вас теперь менять буду.
И поднимаюсь к себе в квартиру другим человеком. Уверенным в завтрашнем рейсе. Пройдут годы – вертелась в голове фраза — и вы вспомните, что хорошего было в вашей жизни... Стучусь в гостиную – открывает целый и невредимый Зая. Только мятый. Делает пару нерешительных шагов. Похож на разбуженного медведя.
– Ура! – бросаюсь я ему на шею. – Все получилось! Он расплатился!
– Отлично, – не может не согласиться Зая и этими же шагами сворачивает в спальню, чтобы заснуть в шаге от подушки.
В гостиной на журнальном столике белеет А4. «Прощай, дорогая. К сожалению, прощайте, все многие другие люди, которым я посвятил свою жизнь.
Я исчерпал свой ресурс любви – а дальше все через силу. Прощайте.
PS. Жалко. Ваш З.».
А! Ну все понятно – Лешина ссуда не выгорела.
Я ставлю будильник на пять утра. Телефон на зарядку. Прислушиваюсь. Зая мирно спит в одежде. Я еще минуту верчу предсмертную записку и на обратной ее стороне распечатываю посадочный талон.

2023

НАБЛЮДАТЕЛЬНАЯ ПОЗИЦИЯ

Лет двадцать назад наш переулок был забит машинами. Это было какое-то дикое стадо машин. Парковались в основном преподаватели и студенты Института геодезии и картографии. Все вдруг стали приезжать учиться и учить геодезии на машинах. И была среди них девятка с отмороженной сигнализацией. Орала при каждой вибрации. Я жила на первом этаже. Дело происходило прямо через газон под моим окном. Да что ж это такое, думала я, и глядела на эту девятку с ненавистью. Ненависти было так много, что она изобильно проливалась на все соседние автомобили, их владельцев, Институт геодезии и картографии, старейший, между прочим, в стране, и всю систему высшего образования в целом. Я могла уйти в противоположную часть моей немаленькой тогда квартиры, надеть наушники и просто погрузиться с головой в балканскую музыку. Но нет – моя позиция – наблюдательный пункт. Я прям вросла в него. Ничем не могу заняться. Жду, что автобус проедет – и заорет эта подорванная девятка. Или соседняя машина начнет прогрев – и наша, как дитя в песочнице, по цепочке опять пустится в свое уиуиуиуиии. И главное, я никак не могла застать ее хозяина в момент, так сказать, эксплуатации своего транспортного средства. А адресат — я верила – придал бы моему возмущению свежий импульс, отчаяние заглянуло бы в криминальную бездну и подсказало выход.
Однажды я решилась – отправила ультиматум девятке за «дворники» – «не отладишь сигнализацию – останешься без колес». Эту исчерпывающую формулировку я списала с такой же записки, найденной недавно за «дворниками» моей собственной машины. Только первую часть изменила. У меня было «Еще раз, сука, припаркуешься на моем месте – дальше см. выше». На меня, помню, это очень хорошо подействовало. Я месяц вообще не выезжала со двора.
– Да что ты мучаешься, – сказала мне моя соседка Лариса, для которой не существовало безвыходных положений. Тем более из-за каких-то уиуиууиии. (Записка, как вы поняли, не подействовала ). – Заклей ему стекло газетой!

– Как стекло?
– Ну как стекла заклеивают…
– Клеем?
– Почему сразу клеем? Молоком! Берешь молоко и лепишь газету.

Я слушаю Ларису и замираю потрясенная. Вот она, значит, какая – ларисочкина дипломатия... У меня есть знакомая, с которой я в крайних случаях сверяю свои решения. Так она мне любит говорить – а ты подумай, как бы поступила настоящая леди!
Но тут мне и спрашивать не надо. Леди в данном случае уже давно бы лежала в клинике неврозов. Нельзя так с леди. Я смотрю на Ларису безо всякой надежды – других способов нет? Только молоко?
– Ну…, раз он не понимает, – снимает мою нерешительность Лариса тоном участкового врача.
Ларису у нас в доме держат за ангела. Да что там за ангела – за бога. Лариса управляет все. И справедливость всегда на ее стороне и всегда дает ей фору. Разговаривает Лариса матом. Не с нами, конечно, а с противной стороной. Противная сторона, насколько бы противной она ни была, в конце концов сдается. Это закон. Даже Управа, даже ООО Жилищник, даже Патриархия, претендующая на левую часть нашего двора.
Так что на следующий день во мне что-то сдвигается под весом Ларисиного социального опыта, количество переходит в качество – и я перебежками семеню через дорогу, предварительно дернув из стопки на почтовых ящиках газету «Вестник Басманного района». Февраль. Утро как ночь. Снег мокрый липнет. На часах восемь двадцать. Девятка уже тут. Тихая пока. Наверное, к первой паре приехала.
Озираясь, я из-за пазухи как грудь вынимаю тетрапак, плюхаю молоком полуторапроцентным на ветровое стекло и «Вестником Басманного района» наваливаюсь на него со стороны тротуара. Выглядит будто я от снега свою ненаглядную ласточку спасаю. Газета послушно прижимается к залитому молоком стеклу, как на уроке внеклассного творчества.
Я рывками возвращаюсь на свой наблюдательный пункт, цепляю наушники и даже целый час читаю логико-философский трактат Витгенштейна. Месть, конечно, возбуждает, но радостью не пахнет. Приходится закрывать глаза и искусственно рисовать себе момент торжества.
Представляла я, как этот жлоб будет скрести мое папье-маше, потом разобьет головой стекло, пнет ногой модель свою жлобскую, и будет искать глазами у кого бы прощения испросить пока не убили – и пойдет пешком без шапки, крестясь на храм Никиты Мученика, прочь от геодезии и картографии. Потом я сняла наушники – и вдруг мне страшно захотелось, чтобы ничего не вышло. То есть чтобы газета мирно сползла под включенными дворниками, жлоб уехал, а по дороге домой сделал выводы.
Заклеенная девятка между тем по обыкновению орала как ей захочется, я ждала развязки. И вот в начале третьего он появляется. Прыг-прыг через дорогу в тонком пальтишке, шапке-петушке, портфель тянет плечо. Кузнечик такой. Без перчаток. Очки на ходу протирает шарфом. Протер. Видит газеты на стекле. Хвать – не отдирается. Начинает ногтем ковырять, локтем и даже портфелем царапать. Умора. Плохо идет. А как ты хотел! На часы смотрит. Нос острый такой, розовый. Даже из моей засады видно. Портфель свалился. Не понимает ничего. Умереть. Озирается. Опять на часы смотрит. Догадался – включил мотор. Опять выскочил. Мотор заглох. Машина давай орать. Полез в багажник, за скребком, наверное. Поскользнулся, чуть не упал.
Одной минуты этого балета мне хватило. Я взяла сигарету, ушла в дальнюю комнату и врубила балканскую музыку. Сука все-таки эта Лариса. Я увеличила громкость. Значит, надо учиться быть сукой, а не второе образование получать. Еще громче. Вот и начинай, смотри, как хорошо у тебя выходит. Уиуиуиуииииии….

Когда я, наконец, выползла к окну, стояла тишина. Окно расплылось как лужа, лужа заливала мне глаза, будто это в них плеснули молоком и приложили газету.
Я утерлась бумажным полотенцем, побежала взглядом через газон. Я надеялась, что девятка уехала.
Действительно, стадо поредело. Но наша с места не двинулась. С одной стороны к ней все так же жался несчастный парень, а с другой – с другой, со стороны тротуара, ее подпирала... Лариса! Широким жестом Лариса плескала из китайского термоса на стекло кипяток, а парень сдирал скребком газету. Им оставалось совсем чуть-чуть. Лариса что-то орала. Я даже знаю что. Она орала и плескала. Она плескала – он сдирал. Она плескала – он сдирал. А я размахивала руками и верещала как резаная: уиуиуиуииииии-уи-ииии-и!