Ирина Кадочникова – поэт, критик. Родилась в г. Камбарке (Удмуртия). Окончила филологический факультет Удмуртского государственного университета. Кандидат филологических наук. Публиковалась в журналах "Знамя", "Prosodia", "Вопросы литературы", "Кольцо А", "Формаслов", "Урал", "Пироскаф", "Плавучий мост", "Арион", в альманахе "45 параллель". Участник семинаров Союза писателей Москвы и АСПИР. Живет в Ижевске.
О ПОЭЗИИ САМОЙ:
НОВАЯ КНИГА ВЛАДИСЛАВА ШИХОВА
Шихов, В. Узелковое письмо. Пятая книга: 500 стихотворений//В.Шихов. – Ижевск, 2022. – 496 с.
В этой статье мне хотелось бы в очередной раз поговорить о том, что такое сегодня литература Удмуртии1 – на примере творчества Владислава Шихова, а конкретно – его поэтического цикла «Узелковое письмо».
Русскоязычная поэзия Удмуртии интересна тем, что она существует на стыке двух культур – русской и удмуртской, и, отражая современные эстетические тенденции, так или иначе подпитывается национальными смыслами, обретая свое неповторимое лицо. Такой поворот в сторону «удмуртскости» поэзия региона сделала относительно недавно – в пределах последних 10 лет. В творчестве Владислава Шихова этот поворот только намечается.
Владислав Шихов (1972) родился и живет в Ижевске. Стихи публиковались в журналах «Дети Ра», «Урал», «Звезда», в региональных изданиях. Лауреат премии Правительства Удмуртской Республики. Участник Литературной резиденции от АСПИР (2023).
В 2022 году у Шихова вышла пятая книга стихов. Она так и называется – «Пятая книга. 500 стихотворений»: солидный том, более 400 страниц, твердая обложка черного цвета, концептуальный дизайн – 5 белых эмблем, соответствующих разделам книги: «Тени», «Руны», «Блаженство расставаний», «Две рыбы, пять хлебов», «Узелковое письмо». Даже в самом полиграфическом решении читается серьезный посыл. Эмма Смит, профессор Оксфорда, специалист по Шекспиру, объясняя, как книги становятся классикой, отмечает: «материальные аспекты книги» «формируют наши ожидания, что книга серьезна, и даже создают эту серьезность»2. Интересно, что предыдущая книга В. Шихова – «Четвертая книга» – имела не менее серьезное материальное воплощение, чем новая: твердая обложка малахитового цвета с золотыми тиснением. Однако в новой книге собственно новым является только последний раздел – «Узелковое письмо». «Тени», «Руны» и «Блаженство расставаний» выходили отдельными изданиями в 2000, 2005 и 2010 годах соответственно, а потом в составе «Четвертой книги» (2017), в которую вошел еще и цикл «Две рыбы, пять хлебов». В случае Влада Шихова можно говорить об особой авторской стратегии, касающейся репрезентации поэтического творчества: все написанное в одном томе – в хронологическом порядке, с указанием даты создания каждого стихотворения. Это, конечно, очень удобно: любой читатель, в руках которого оказалась «Пятая книга», сразу получает доступ ко всему корпусу поэтических текстов, может проследить эволюцию поэта. И сам подход к изданию стихов (а книги Шихова – это самиздатские проекты) подводит к мысли, что поэзия для Владислава Шихова – дело очень серьезное. Тут даже немножко читается претензия на классику – по крайней мере, на региональном уровне за Владиславом Шиховым давно закрепилось место одного из самых значимых современных поэтов Удмуртии.
С другой стороны, удивляет, что за двадцать лет поэтического пути – а именно столько отделяет «Пятую книгу» от первой, «Теней», – автору не захотелось отказаться от раннего творчества, как это часто бывает у писателей. Это проявление и смелости, и верности – самому себе, поэтике, выбранной еще в начале нулевых. В сущности, в этом проявляется верность слову, которое, судя по стихам, Шихов всегда понимал в самом высоком, библейском смысле – Слово как Бог.
Очевидно, что читатель, ранее не знакомый с поэзией В. Шихова, будет воспринимать «Пятую книгу» как одну книгу. Читатель же, следящий за творчеством автора, будет понимать, что здесь пять книг под одной обложкой. И, конечно, он начнет читать эту книгу с конца, потому что интересно же новое – финальный раздел, «Узелковое письмо», – цикл, составленный из стихотворений, написанных за 4 года (2018-2021). Вот о нем и поговорим.
Мы слышим здесь прежнюю шиховскую просодию: высокая нота, торжественная, местами одическая интонация. Книга открывается стихотворением «Scala Santa» («Святая лестница»: лестница, по которой Христос поднимался на суд): 28 строк, словно 28 ступеней. И по этим ступеням идут герои (и читатель вместе с ними) – «к началу откровений», к тому высокому рубежу, в самом приближении к которому человеку открывается провидческий дар: «Запечатлеть сетчаткою провидца / Событий удивительный скелет». Метафора лестницы, восходящая к христианской традиции, читается у Шихова как метафора поэтического – духовного – пути. Это трудный путь восхождения к невидимой грани, словно отделяющей наше земное измерение от иного – того, которое открывается через подлинное слово. Но это подлинное слово еще нужно найти. На самом деле к нему можно только приближаться. Вот и строится стихотворение на этой анафоре – «приблизимся». И действительно, читая Шихова, часто чувствуешь эту напряженную и честную попытку автора приблизиться к подлинному слову. «Scala Santa» – продолжение стихотворения «Подобно сорванным осенним листьям…»: оно тоже строится на анафоре «приблизимся», и им завершается «Четвертая книга» и цикл «Две рыбы, пять хлебов»: христианские смыслы задают логику понимания природы поэтического слова: слово как чудо
Владислав Шихов исходит из этого посыла – явить слово как чудо. И этот посыл считывается во многих текстах нового цикла: «Скажи, мое стихотворенье…», «Как будто гранями алмаза…», «Поэт – всегда потусторонник…», «Единственный город, в который бы я…». Да и вообще этот посыл в принципе считывается в шиховских стихах, которые часто говорят «о Поэзии самой»: у автора очень высокий замах, отсюда и высокая, даже архаичная лексика («дерзновенье», «гласит», «воздадим»). Размышляя о вещах серьезных, Шихов выбирает соответствующий стиль. Поэтический дар здесь – по определению Божий («Сохрани свой божий дар»), поэтому и язык нужен адекватный художественной задаче: автор приподнимается (и нас приподнимает) над вещным, дольним, стремясь дотянуться до горнего, вечного – и нам его явить. Поэт словно пытается встать рядом с великими предшественниками – их имена встречаются на каждой странице цикла – и тоже зачерпнуть «стихии чуждой, запредельной». Стоит ли удивляться, что один из сквозных образов «Узелкового письма» – Муза. Когда современный поэт обращается к этому образу, который давно уже стал штампом, то, надо сказать, он очень рискует: «оживить» сегодня Музу не так-то просто. Но Владислав Шихов как будто бы и не ставит перед собой такой задачи. Его Муза похожа на пушкинскую Музу. И Музу Баратынского. И Музу Фета. Здесь вообще вспоминается сама классическая традиция, которую последовательно продолжает автор.
Работать сегодня в рамках традиционной поэтики, да и вообще силлабо-тоники на самом деле очень трудно. Но Владислав Шихов выбрал именно эту стратегию. В его случае мы наблюдаем такое поэтическое письмо, через которое классическая традиция являет себя современному читателю. Почти каждое шиховское стихотворение читается так, как будто бы оно создано в том числе и для того, чтобы дать жизнь классической традиции, быть ее продолжением. Да и не только традиции, а вообще – культуре в ее лучших образцах. 41 стихотворение цикла имеет эпиграф. Список цитируемых авторов внушительный. Поэт все время находится в диалоге с предшественниками: искусство – та почва, из которой растет шиховское слово. Здесь много всего – и античность (Гомер, Лонг, Гораций), и поэзия середины XIX столетия (Фет), и Серебряный век (Ахматова, Гумилев, Мандельштам, Хлебников), и неоакмеисты (Тарковский и Самойлов), и почвенник Николай Рубцов, и сказовое творчество Бажова, а еще много отечественной и зарубежной прозы (Набоков, Борхес, Ремарк). И это все отсылки только на уровне эпиграфов. Но и внутри стихотворения, если оно оказалось без эпиграфа, очень часто упоминается какое-нибудь важное для мировой культуры имя собственное – Брейгель, Бизе, Линч или еще кто-нибудь. Или сразу несколько имен. Один из излюбленных приемов автора – это каталогизация:
Васильев, Тютчев, Фет, Петрарка,
Шекспир, Рабиндранат Тагор.
Как удивительно! Как ярко!
Какой слагается узор!
Камоэнс, Батюшков, Державин,
Набоков, Ходасевич, Блок.
Пусть список сей монументален,
Но всех в себе вместить не смог.
Мы видим героя, живущего в пространстве мировой культуры, в пространстве большой библиотеки: культура – его дом, родное место, призма, определяющая характер поэтической оптики. Эта оптика так настроена, чтобы можно было увидеть самого Данте «на фоне снежных облаков». Читателю здесь открывается мир, населенный тенями поэтов-предшественников: иногда кажется, что они даже живее самого героя. Мы почти не видим у Шихова современности, несмотря на редкие приметы ковидного времени: здесь важнее память о культуре, чем напоминание о сегодняшнем дне. В этом смысле весьма удачна метафора узелкового письма: узелковое письмо – древняя мнемоническая система, которой пользовались индейцы, переплетения и узлы веревок разного цвета. Вот и в случае шиховской поэтики мы имеем дело с мнемонической функцией слова: оно несет в себе память о традиции – прежде всего, о поэзии. Автор словно хочет показать читателю эти образцы подлинного Слова. У нас постоянно возникает чувство узнавания: даже сам торжественный пятистопный ямб Шихова напоминает нам великие образцы – например, «Божественную комедию» (параллель самая закономерная: см. об этом в статье М.В. Серовой «“Дантовское вдохновение” в творчестве В. Шихова3). Да и вообще мы часто слышим знакомые голоса, но автор ничего от нас и не скрывает:
Поэт – всегда потусторонник.
Рискни за Фетом повторить –
И оттолкнуть вдруг подоконник,
И ласточкою воспарить.
Строка «Поэт – всегда потусторонник», конечно, настолько прекрасна, что ради нее одной есть смысл изводить «тысячи тонн словесной руды». Но все равно, читая Шихова, кажется, что самое великое осталось в прошлом – и на него остается смотреть, как на это узелковое письмо майя и инков: тоже загадка, тайнопись. И дело не только в том, что из современников в шиховском мире присутствует лишь Александр Кушнер: есть эпиграфы из его стихотворений, а сама книга завершается цитатами из писем Кушнера Шихову. Дело в самом характере шиховской поэтики: перед нами пример такой верности классической традиции, что кажется, будто почти вся поэзия в России закончилась еще в ХХ веке. И вот парадокс: при всей интеллектуальности поэзии В. Шихова, при всем ее филологизме у читателя «Узелкового письма» вряд ли возникнет чувство, что материал ему сопротивляется, хотя при чтении «Рун» или «Блаженства расставаний» такое чувство, скорее всего, возникнет. Несмотря на многообразие и сложность «фонового материала» сами стихи – очень понятные, местами даже гладкие. Но это не наивное письмо, потому что в нем нет нарочитости, свойственной такому типу письма. Возникает другое ощущение – что автор иногда упрощает жизнь: за гладкостью и гармонией не чувствуется остроты. Такое ощущение возникает не всегда, но все-таки оно возникает, а хочется, чтобы оно не возникало вообще:
Что может быть желанней ягод
Душистых, тающих в горсти?
Особо, если после тягот
Совсем не близкого пути.
А земляника, уж поверьте
И повторите по слогам,
Здоровье дарит и бессмертье,
Как та амброзия богам.
Автор в этом цикле настолько приблизился к читателю, насколько, наверное, он еще никогда к нему не приближался. И это на самом деле новый для Шихова шаг – к простоте. Но здесь все не так просто, как может показаться.
Думается, что заинтересованный читатель поэзии, откликаясь на то, что пишется в наши дни, просто не может не искать в поэтических текстах ответ на важный для себя вопрос: что есть поэзия сегодня? Современное стихотворение всегда дает почву для такого рода размышлений. И новый цикл Владислава Шихова – не исключение. Вряд ли автор не знаком с яркими тенденциями – поэтика травмы, новая искренность, документальная поэзия и другие. Но влияние современных – актуальных – тенденций на шиховские стихи не просто минимально: оно даже не ощущается. Чувствуется, что автор обходит эти тенденции намеренно – как нечто наносное, уводящее поэта от подлинного слова. Возможно, это и так. Тем более он не одинок в своем выборе. Современная поэзия нет-нет – да и стала выбирать подобную стратегию, устав как будто от разного рода экспериментов. В качестве параллели можно привести стихи Григория Князева – например, из подборки, опубликованной в №6 журнала «Новый мир» за 2023 год. Вот две строфы из первого стихотворения, которое, кстати, имеет эпиграф из О. Мандельштама – «Я список кораблей прочел до середины»:
Сколько их – от Гомера до нашего века?
Караванами мимо проплыли…
Запылилась домашняя библиотека –
Всех томов я никак не осилю.
Может быть, это дерзость, безумие, слабость –
Петь свое, не дослушав чужого,
Но накрыл с головой вдохновенный анапест,
И рождается слово от слова.
В случае Шихова мы имеем почти то же самое – рождение слова от слова. Здесь, конечно, очевидно влияние поэтики А. Кушнера. Но Кушнер, вступая в диалог с традицией, осмысляя опыт предшественников, всегда формулирует новый, собственный смысл, который иногда просто ошеломляет. Традиция здесь – фундамент, но само здание удивляет неожиданностью творческих решений:
Но разве я не подсказал
Седьмой симфонии финал?
И разве без меня Ван Гог
Так кипарисы взвихрить мог?
И неба алые края
Светились так, когда б не я?
Шихов же именно являет, утверждает традицию: здание должно напоминать, а не бросать вызов. И, кстати, поэт идет по линии, прямо противоположной линии поэтов-метареалистов (О. Седакова, И. Жданов, А. Еременко), которые, как это чувствуется по первым книгам, Шихову раньше были близки. Если раньше он часто затемнял смысл, то теперь он его старательно проясняет – иногда это даже излишне. И здесь возникает вопрос: а кто аудитория поэта? С одной стороны, кажется, что автор не очень доверяет читателю – он постоянно делает сноски, опасается, что читатель не знает даже, что такое дауншифтинг, буккросинг (а эти слова уже давно вошли в наш язык), что такое лествица, как переводится «каприччо». Да и вообще автор настроен пессимистично: «Кто вымер, так это читатель». Думается, это все-таки не так, и читателю можно доверять, потому что у него тоже есть бэкграунд. И видно, что поэт на самом деле очень хочет быть понятым читателем – и поэтому он часто старается быть понятным. А вообще, если говорить об аудитории шиховских стихов, то, как ни странно, некоторые явно ориентированы на детскую аудиторию, и это еще раз подтверждает мысль о том, что «Узелковое письмо» открывает читателю нового Влада Шихова:
Где ты, дедо Кокованя,
Пропадаешь третий день?
Ходит к нам из глухомани
Удивительный олень.
На пути, по которому сегодня идет Владислав Шихов, поэта поджидают свои опасности. Как не уйти в сторону массовости? Как сказать, чтобы не повториться? Как сказать, чтобы не сказать банальность? Как избежать красивостей? Как выдержать баланс между традицией и новаторством? Потому что традиция на самом деле по-настоящему живет, если она подпитывается новой кровью: иначе получается не «узелковое письмо», не тайнопись, не чудо поэзии, а вышивание крестиком по трафарету. Все эти вопросы возникают при прочтении нового цикла Владислава Шихова, и этим он интересен, потому что дает большую почву для размышлений.
Чувствуется, что Владислав Шихов все опасности осознает. В «Узелковом письме» намечается новый вектор творчества: автор ищет духовный потенциал в региональных смыслах. Но и тут он идет по пути оживления традиции – в частности, творчества удмуртского поэта Флора Васильева, и обращается к его биографическому мифу. Здесь интересны два момента. Во-первых, Шихов начинает работать с удмуртскими лексемами и мифологемами («Инву утчан гур», «ныгылиен шыд», «мусур», Инмар), что весьма характерно для современной русскоязычной поэзии Удмуртии. Так часто делает Андрей Гоголев. Так делал Александр Корамыслов. Через свои русско-удмуртские тексты эти авторы показывают, как осуществляется диалог культур, как стирается грань между чужим и своим. Читая двуязычные тексты Гоголева или Корамыслова, понимаешь, что удмуртскость – понятие не этническое, а ментальное. У В. Шихова обращение к удмуртскому языку связано со стремлением воссоздать образ удмуртского поэта Флора Васильева, его картину мира. Но, возможно, в дальнейшем Шихов откроет в этих удмуртских словах новый потенциал. А еще интересно, что «Узелковое письмо» перемещает нас в особый, не характерный для прежнего шиховского творчества топос. Автор теперь проводит читателя не только по Ижевску и Риму, но и по удмуртской деревне – Бердышам. Да, это родина Флора Васильева, но, видно, что и для самого лирического героя это место обрело большую значимость:
Прощайте, Бердыши. Я поднимусь,
Как ястреб, высоко оставив грусть
И зов сырой земли в тяжелом теле.
Как наша сторона мне дорога!
Смотри, как разветвляются лога
Красиво, наподобье гнутой ели!
Критик Сергей Баталов в статье «Гении места», анализируя творчество современных поэтов Тихона Синицына, Майки Луневской, Варвары Заборцевой и Алексея Комаревцева отмечает, что в их творчестве «утверждение ценности собственного, вполне обыденного существования идет параллельно с утверждением ценности обыденного провинциального пейзажа, и одно подчеркивает и дополняет второе». Критик приходит к такому выводу: «Мне кажется, вполне очевидны причины появления в нашей поэзии подобной оптики. Наше время – время глобализации – сделало всех примерно одинаковыми. Хоть и говорят о веке индивидуализма, но на самом деле все люди одного возраста примерно одинаково одеваются, слушают приблизительно одну и ту же музыку и смотрят одни и те же фильмы. Ни работа, ни хобби, ни образ жизни не делают человека по-настоящему индивидуальным. А приобщение человека к своей традиции, к своим корням – делает. В условиях, когда невозможно идентифицировать, индивидуализировать себя как-то по-другому, остается идентифицировать себя через культуру места, где ты родился: я – крымчанин, я – деревенская, я – с Севера, я – из Питера. Есть и вторая причина. Слишком огромна наша страна. Слишком непредсказуема наша история. Слишком мал человек на фоне “большого мира”. «И “Я” стирается в названии “Росси” // не без причины», – как написала Майка Луневская. В этих условиях единственный вариант обрести собственную субъектность – искусственно ограничить окружающий мир. В буквальном смысле – установить ему границы, создать собственный небольшой мирок, на фоне которого ты оказываешься не таким уж и маленьким, и вполне гармонируешь с окрестностями»4. В эту же тенденцию отчасти вписываются новые стихи Влада Шихова. Хотя Бердыши – это не его родина, это родина Флора Васильева. Но именно через образ Бердышей в поэзию Шихова входит образ Удмуртии со всей свойственной ей удмуртскостью.
Обращение к традиции, к феномену удмуртскости, к жанру детской поэзии – основные творческие стратегии, которые считываются в новом цикле. В сумме они и дают эффект неповторимости и индивидуальности того художественного мира, который открывается нам на страницах «Узелкового письма». Думается, новый цикл – важный этап в творчестве Владислава Шихова, связанный с пересмотром собственной поэтики и поиском нового для себя ответа на вопрос, что такое поэзия.
1. См. об этом, например: Кадочникова И.С. Что интересного в поэзии Удмуртии? // Вопросы литературы. 2022. №4. С. 58-70; Кадочникова И.С. Высокая игра Андрея Гоголева // Кольцо А. – №152 (декабрь 2021).
2.Смит Э. Записки библиофила: Почему книги имеют власть над нами. – М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус. 2023. С 83.
3. Серова М.В. «Дантовское вдохновение» в творчестве В. Шихова // Серова М.В., Кадочникова И.С./Проблема культурно-исторической идентичности в литературе Удмуртии. – Ижевск, 2014. – С. 114-132.
4. Баталов С. Гении места // Кольцо А. – №158. – URL: https://www.soyuzpisateley.ru/publication.php?id=1666
