КИН-ДЗА-ДЗА

Из книги "Шедевры советского кино"

Пространство социального космоса – это не эвклидово пространство. Если в фильмах Данелии персонаж направляется из точки А в точку Б, его маршрут не определяется ни прямой линией, ни вообще движением к цели. Герой «Осеннего марафона» не может добраться до дома: то мосты развели, то такси не везет, то «заседание кафедры». В «Афоне», «Паспорте» или «Мимино» обратная дорога будто заколдована. Слесарь Афанасий Борщев напрасно возвращается на малую родину – его никто не ждет. Таксист Мераб Папашвили отлучится за шампанским (отметить прощание с братом) и без всякой магии окажется за тридевять земель от Грузии. Летчик Валентин Мизандари сам оставит деревушку Телави, но в финале фильма захочет выпрыгнуть из самолета (в неснятом варианте эпилога так и происходит).
Чаще всего непреодолимым препятствием на пути домой становится гастроном. Из винного отдела можно катапультироваться в «обезьянник» или вытрезвитель, но иногда – и в другую галактику. В раннем варианте сценария «Кин-дза-дзы» две точки вселенной замыкаются в лифте:

Машков вышел в подъезд, нажал кнопку вызова лифта. Двери лифта раздвинулись.
В лифте стоял человечек в белом брезентовом плаще с завязками вместо пуговиц. Голову его украшал венок из ромашек.
Машков подождал немного. Человечек не выходил.
– Ну что, выходите? – спросил Машков.
– Друг, это какая галактика? – поинтересовался человечек. – Какой номер в тентуре?
– А какой тебе нужен?
– Триста восемь, планета Узы-3. Я нажал немного не тот контакт. – Человечек показал Машкову какой-то прибор с разноцветными клавишами. – Теперь, чтобы попасть в точку назначения, надо знать точку отправления. Сообщи, друг.
Машков вошел в лифт, взял человечка за плечи и, приподняв, выставил его на лестничную клетку.
– Сообщаю: точка отправления – винный отдел, точка назначения – вытрезвитель. Гуляй, друг. Жми на контакты. ^[1]

В реализованном варианте пролога прораб Владимир Николаевич Машков отправится в магазин за хлебом и макаронами («Люсенька, родная, зараза, сдались тебе эти макароны!») и через несколько минут увязнет в песках далекой неприветливой планеты Плюк. Кто же знал, что в руках у одетого не по сезону незнакомца не детская игрушка, а машинка перемещений?

– Вот моя планета. УЗМ 247 в тентуре. Галактика Бета в спирали. Вот машинка перемещения в пространстве. Так какой контакт мне нажимать, чтобы домой переместиться? Ведь время относительно, понимаете?
– Значит, такое предложение. Сейчас мы жмем на контакты и перемещаемся к вам, но если машинка не сработает, то тогда вы переместитесь с нами, куда мы вас переместим. Идет?
– Нет, нельзя. Надо знать.
– Да можно!

При всей мой симпатии к Владимиру Николаевичу (гениальная роль Станислава Любшина), нужно честно сказать, что триггером невероятной истории является эталонно дурацкий поступок. Если на слова «нельзя, надо знать» вы уверенно отвечаете «да можно!» и жмете на мигающую кнопку – будьте готовы к разным огорчениям! Вспомним известный афоризм о двух подлинно бесконечных вещах – Вселенной и человеческой глупости (у Гегеля есть специальный термин «дурная бесконечность»). В космосе и в киномире Данелии эти вещи диалектически связаны. Дурацкий поступок – лучший драматургический двигатель. Умные люди не станут жать на контакты странного гаджета. Нормальные люди вообще редко попадают в другие галактики.
Проводя очередную параллель между методами Георгия Данелии и братьев Коэнов, процитирую последних:

Идиоты дают наилучший драматургический эффект из всех возможных! Они все время делают что-то не то, попадают впросак, все идет наперекосяк – а нам только того и надо. Не знаю. Люди пишут отличные истории об умных уравновешенных героях… наверняка кто-то пишет о них… Но не мы. Мы просто считаем, что идиоты тоже заслуживают любви. И нередко видим в них самих себя.^[2]

Многие герои Данелии, при всем их обаянии, не блещут умом. Здесь проще назвать исключение из правил – единственного главного героя, не залетевшего ни в тюрьму, ни в вытрезвитель, ни в долговую яму, ни на Плюк. Только Андрей Павлович Бузыкин из «Осеннего марафона» счастливо избежал близкого знакомства с милицией и эцилопами, контрабандистами и «джентльменами удачи».
Что до Владимира Николаевича Машкова, то его отличает еще и упорство в заблуждении:

– Спокойно, только спокойно. Солнце есть. Песок есть, притяжение есть. Где мы? Мы на Земле. Или... Нет, давай будем считать, что мы на Земле в пустыне. Каракумы! Какие еще у нас пустыни?
– Гоби, Сахара...
– Я же сказал, что у нас!
– У нас еще Кызылкумы.
– Нет, давай будем считать, что это Каракумы. Значит так. Солнце на западе, значит Ашхабад там. Понял? Пошли.

В первоначальном варианте сценария над пустыней висели два солнца, но наверняка и это обстоятельство не смутило бы Машкова. Он ведь слышал про миражи или эффект гало («ложное солнце», редкое оптическое явление). Первое время дядя Вова уверен, что на него действует гипноз: «А ты что видишь, а?». В момент, когда инопланетяне начинают читать мысли, Владимир Николаевич вновь воодушевляется:

– Значит, русский язык знаем. Зачем потребовалось скрывать? Мы из Советского Союза прибыли по культурному обмену. Наши знают, где мы, ищут. Если вы не предоставите возможность связаться с посольством, у вас будут крупные неприятности. Ясно?

Спасительный прием рационализации, конечно, не спасет Владимира Николаевича и его попутчика «скрипача» Гедевана Александровича от множества неприятностей на чужой планете. Как сказано в новелле Франца Кафки, в городе дураков никогда не спят:

– А почему не спят?
– Они не устают!
– А почему не устают?
– Потому что дураки.^[3]

У кретина всегда много планов, инициатив, желания нажать на какую-нибудь кнопку. У идиота переизбыток идей: стартапов, бизнес-проектов, творческих задумок, сценариев идеального преступления (об этом весь кинематограф Коэнов). Сталкиваясь лбами с другими простаками, превосходящими обстоятельствами и вообще реальностью, они генерируют тысячи искрометных историй. Говорят, что «умный в гору не пойдет», но я бы добавил, что умный без большой нужды вообще не выбирается из дома. Участие в рискованных путешествиях, авантюрах, войнах, мятежах – это законная привилегия безумца. В фильме Михаила Ромма «Девять дней одного года» (1962) герой Смоктуновского определяет особенности отечественного дурака:

– Мир дураков необыкновенно разнообразен. Дурак зарубежный – это совсем не то, что дурак отечественный. Дурак от науки не имеет ничего общего с дураком административным. Ах, какой же у нас еще бытует великолепный дурак! Крепкий, надежный! Умный может ошибиться, дурак не ошибается никогда…

Хочу подчеркнуть, что для меня слово «дурак» не имеет негативной коннотации. Здесь на память приходит откровенность Пашки Колокольникова из фильма Шукшина «Живет такой парень» (1964):

– Что вас заставило броситься к горящей машине?
– Дурость.
– Что?
– Конечно, я же мог подорваться.

В «Кин-дза-дза» дурость становится триггером почти всех событий, но это чаще всего прекрасная благородная дурость. Владимир Николаевич Машков без спросу включает машинку перемещений – это смелость научно-технического открытия. Он отдает коробок со спичками (на Плюке – целое состояние) незнакомому инопланетянину – это жест широкой искренней натуры. Дядя Вова впервые берет в руки скрипку – гениальная находка для шоу-бизнеса. А еще он с дурацкой настойчивостью раз за разом выручает Уэфа и Би, отказывается от мгновенного возвращения домой в ситуации, когда «друзья» оказались в эцихе…
Иронизируя над дурацким упорством или дурацкой инициативой, нужно сказать прямо: именно цельная натура простака позволяет сохранить присутствие духа и в конечном счете выбраться из Антитентуры. В русской волшебной сказке дурачок и сам выходит сухим из воды, и помогает хорошим людям. В защиту этого замечательного человеческого типа можно вспомнить слова Вальтера Беньямина (в эссе о Кафке):

Глупость – это сущность всех кафковских любимцев, от Дон Кихота и недотеп-помощников до животных. <…> Для Кафки было бесспорным: во-первых, что на помощь способен только глупец; и, во-вторых, что только помощь глупца и есть настоящая помощь.^[4]

Человек со сложной умственной организацией вряд ли выживет в галактике Кин-дза-дза. И если в любом обществе умников – ничтожное меньшинство, то кто сказал, что встреча инопланетных миров будет контактом «братьев по разуму?

Как только обезьяна слезла с дерева и у нее отвалился хвост, она стала смотреть в небо с надеждой, что прилетит оттуда кто-то очень умный и очень добрый, наведет порядок и наступит на земле сытость и благость. А мы с Резо Габриадзе подумали – почему оттуда должны прилететь обязательно умные и добрые? В этой Вселенной наверняка есть бесконечное множество планет, на которых живут существа, подобные нам. И есть, очевидно, такие планеты, где эти существа в своей цивилизации намного обогнали нас. Вот на такую планету мы с Резо и решили отправить наших героев, чтобы выяснить, стоит ли их с надеждой ждать. ^[5]

Существует очевидный соблазн прочесть фильм «Кин-дза-дза» как пророчество о крушении советской системы. Когда в 90-е годы страна превратилась в барахолку («Что продают?» – спрашивает Гедеван. «Все продают!» – сурово отвечает Уэф), единственным связующим социальный космос моментом оказались чатлы, а в моду вошли малиновые пиджаки – тогда, собственно, «Кин-дза-дза» и стала культовым фильмом. Проржавевшие советские бункеры играли в картине самих себя – остатки другой цивилизации, инопланетные артефакты. Антропологический разлом на старых и новых русских, вписавшихся и не вписавшихся в рынок, – это, конечно, дифференциация на пацаков и чатлан, не отличимых без «визатора»:

А для удобства определения, кто есть кто, вместо огромного количества национальностей, на которые делятся люди Земли, разделили всех обитателей этой галактики на пацаков и чатлан. А чтобы не путаться, сконструировали прибор (визатор). Наводишь визатор на пацака, зажигается зеленый огонек, наводишь на чатланина – оранжевый. Удобно. ^[6]

Сориентировавшийся в новой реальности, Владимир Николаевич одним словом резюмирует ситуацию: «капстрана». Но проблема в том, что это определение из старой методички не объясняет происходящего на Плюке. Чем является сегодня территория так называемого «бывшего СССР»? Это «нормальный» капитализм или туземный компрадорский «неправильный» капитализм? Деградировавший СССР 0.02, феодализм, варварство, «особый азиатский способ производства», военная клептократия, новое Средневековье? В условиях разрушения не только цивилизационной структуры, но и массового сознания невозможно понять, что построено, а точнее – разобрано. Создается стойкое впечатление, что правительство живет на другой планете. Здесь господствует медиум меновой стоимости: первый контакт у землян и плюкан происходит после фразы «нет денег» («но вы держитесь!»):

– Иностранным владеешь?
– Английским... Французским слабо.
– Скажи им, что денег нет. Скажи им, платить же надо.
– Джентльмен, сорри. Ви хевент мани ноу.
– Ку.

Второй медиум коммуникации – это у нас и на Плюке «африканская грамматика» (так Ролан Барт называет паразитарный язык идеологии, политический карго-лексикон). В галактике Кин-дза-дза нет лишних слов и понятий – достаточно «ку» и «кю». В нашем словарном запасе для светской беседы хватает «че» или «каво». «Короче», «я такая», «эээ» – главные связки безликой повседневной речи. Правда, в галактике Кин-дза-дза более подробно проработан тезаурус власти: «эцилоп» (полицейский), «эцих» (тюрьма), «ПЖ» (вождь), «КЦ» («что такое КЦ, мы не знаем»^[7]), «визатор» (портативный социальный сегрегатор), «чатлы» (деньги), «цак» (эквивалент рабского ошейника), «транклюкатор» (оружие), «луц» (топливо). И, что не менее важно, здесь тщательно продуманы социальные протоколы: «цветовая дифференциация штанов», количество приседаний перед представителями господствующей расы.

– Вот на Земле, как вы определяете, кто перед кем сколько должен присесть?
– Ну, это на глаз.
– Дикари. Послушай, я тебя полюбил, я тебя научу. Если у меня немножко КЦ есть, я имею право носить желтые штаны и передо мной пацак должен не один, а два раза приседать. Если у меня много КЦ есть, я имею право носить малиновые штаны и передо мной и пацак должен два раза приседать, и чатланин ку делать, и эцилоп меня не имеет права бить по ночам. Никогда!

Важно заметить, что космическая онтология Данелии шире сатиры на антиутопию из дигитального говна (в сценарии было много сцен с рекламными голограммами, в фильме остался только «видео-ПЖ») и полицейских палок. Помимо Плюка и Хануда, есть еще планета Альфа, где все цветет и благоденствует, вот только из Уфа и Би собираются сделать кактусы: «Вы напрасно беспокоитесь. В наших оранжереях прекрасные условия».
Парадокс в том, что, сравнивая утопию Альфы и антиутопию Плюка, поневоле приходишь к формуле «оба варианта – хуже». «Оголтелый расизм» чатлан (по определению Гедевана) или рафинированная ксенофобия Альфы – выбор так себе. Но если Уэф и Би расположены к общению на серьезные темы («я тебя полюбил, я тебя научу»), то Абрадокс (главный по Альфе, камео Георгия Данелии) сразу обрывает вопросы:

– Друг, у нас большая просьба...
– Можете не продолжать. Соседство с галактикой Кин-дза-дза – наша беда. Они снедаемы страстями. А продолжение жизни в виде растений для них благо.
– Может, спросим их? Пусть сами скажут, что для них благо, а что нет.
– Если бы мы им предоставили возможность что-либо решать…

Непреклонная позиция Абрадокса – очевидное свидетельство жесткости всего социального порядка. И как бы красочно ни цвели оранжереи, какими бы полезными моционами ни занимались люди в белых одеждах на свежем воздухе – нас это не должно обманывать. Политика Альфы строится на той же сегрегации, причем не только по отношению к недружественным плюканам:

– Наденьте дыхательные аппараты.
– Зачем? У вас хороший воздух.
– Именно поэтому.

Выбор между софт-расизмом Альфы и олд-расизмом Плюка кажется тупиковым. Но в пользу Уэфа и Би говорит финал картины. По ходу событий парочка много раз бросала и обманывала землян. Но когда «скрипач» и дядя Вова выручают инопланетян из эциха, что-то в темных головах проясняется. Сцена, когда «пепелац» оказывается на планете Хануд, у меня любимая в фильме. Узнав, что Земля для перелета недоступна, Владимир Николаевич Машков прощается с жизнью. Перспектива купить бесхозную планету и стать владетельным пацаком его не привлекает. Под душераздирающую музыку Гии Канчели (из литургии «Оплаканный ветром») дядя Вова и Гедеван готовятся встретить смерть. В этот момент Уэф (Евгений Леонов) интересуется:

– Эй, пацак! Все равно сейчас копыта откинешь, скажи мне правду. Почему с тем козлом не переместился, когда мог? Чего хотел? Малиновые штаны? Бассейн ПЖ? Скажи – что?

И вот здесь происходит настоящее чудо. Как пружина, вдруг распрямляется Би (Юрий Яковлев). Прекрасно понимая все риски (оказаться в горшках на Альфе), он принимает решение:

– Уэф, ты как хочешь, а я их на Альфу ку.
– Кю!
– А ты, паршивый чатлан, цак надень и сит-даун, когда с пацаком разговариваешь. Хануд – пацакская планета.

Несомненно, что это драматургическая кульминация фильма, опережающая физический финал. Приключения четверки космических авантюристов еще продолжатся – Уэф и Би провалят миссию и снова угодят в эцих. Но главное произошло: встреча миров что-то изменила. И потому так трогательно выглядит это расставание навсегда: «Давайте прощаться. Привык я к вам, что ли?»
У персонажей Данелии обычно есть двойное дно. Таксиста Мераба в Израиле принимают за шпиона, Афанасий Борщев всякий раз представляется новым именем, подстраиваясь под обстоятельства (Вольдемар, Руслан, Дормидонт и т. п.). Герцог и Король в «Совсем пропащем» выдают себя за наследников чужого состояния. Летчик Мизандари и шофер Хачикян в «Мимино» по гостиничной легенде – эндокринологи. В фильме «Кин-дза-дза» прораб становится пришельцем, а «скрипач» – «первым грузинским космонавтом». Однако не так просты и персонажи Леонова и Яковлева. Сначала Уэф и Би – странствующие музыканты, потом – мошенники (как в пьесе Шиллера: «молодые люди, потом – разбойники»), авантюристы, воришки… Но в завершение истории питекантропы из далекой галактики Кин-дза-дза становятся близкими людьми прежде всего для зрителей фильма.
Во многих фантастических кинокартинах космос – это просто декорация. События «где-то в далекой галактике» – это перевод сказки для школьников на язык кинокомикса. Нищета воображения, неспособность представить нечто действительно инопланетное – родовой недостаток жанра. Действуют ли в далеких мирах – в «Вавилоне-5» или в «Звездных войнах» – представители разных видов, все равно они ведут себя как космические ковбои, космические коммивояжеры, космические рейнджеры… Современная кинофантастика сочетает блеск цифровых эффектов с беспомощностью авторского высказывания. Ключевой месседж стандартной антиутопии: не нужно ничего менять, иначе будет хуже. Девизом такой фантастики можно считать название первой главы из книги Марка Фишера «Капиталистический реализм» – «Легче вообразить конец света, чем конец капитализма»^[8].
В этом контексте фильм Данелии следует считать представителем редкого жанра анти-антиутопии. Это ироническая философская критика не общественного проекта, а самих критериев оценки утопического и антиутопического, настоящего и будущего. Первым представителем жанра анти-антиутопии Александр Тарасов называет «Альфавилль» (Alphaville, une étrange aventure de Lemmy Caution, 1965) Жан-Люка Годара:

Годар высмеивает в этом фильме не только современную «массовую культуру» – суррогат духовной пищи, призванный, перефразируя братьев Стругацких, занять время и, упаси бог, не побеспокоить голову. Он высмеивает еще и ставшее уже привычным в руках у правых пугало «тоталитарной антиутопии». Предельно технизированный тоталитарный мир оказывается на поверку «бумажным тигром», разваливается от столкновения с живым человеком – подобно тому, как карточная Страна Чудес разваливается от столкновения с живой Алисой. Это подчиненная, идеологическая задача – разгипнотизировать тех, кто зачарован уверениями, будто революционное действие неизбежно ведет к установлению непобедимой тоталитарной деспотии.^[9]

В «Альфавилле» Годара или в «Бразилии» Терри Гиллиама (Brazil, 1985) используется эффективное оружие против страха перед переменами – смех. У Годара всесильный тоталитарный суперкомпьютер выглядит как тепловентилятор, и в какой-то момент машинный мозг «подвисает» от дурацких ответов человека. У Гиллиама тоталитарная бюрократия увязла в стимпанковых технологиях, которые постоянно выходят из строя: они тоже не рассчитаны на непредсказуемый человеческий фактор. В «Кин-дза-дза» вся планетарная автократия ПЖ насквозь проржавела – как транклюкатор охранника, который и сам затем превратится в бунтаря (даже попадет в эцих): «Я скажу всем, до чего довел планету этот фигляр ПЖ! Пацаки чатланам на голову сели. Кю!»
Нищета общественной фантазии, проиллюстрированная в начале второй серии титрами с «Кратким чатлано-пацакским словарем», – это тема не только «Кин-дза-дза». В «Афоне» о других мирах беседуют штукатур Коля и слесарь Афанасий:

– Афанасий, если бы тебе предложили планету с любой жизнью, ты бы с какой выбрал?
– Да где пиво бесплатное.
– А я бы – с такой, как наша. Только чтобы войн не было. Очагов напряженности.

Справедливости ради следует сказать, что сегодня фантазия штукатура уже не кажется ни глупой, ни банальной. Планета без очагов напряженности – по-прежнему недостижимая человеческая мечта. А вот Афанасию Борщеву действительно хватило бы доступного пива. И понятно, как и почему собирательный Афоня фантастически деградировал полвека спустя. Не об этом ли говорила Людмила Ивановна на собрании по персональному делу Борщева:

– Ты ж неандерталец вообще!
– Кто?
– Неандерталец...
– Фантомас я, Фантомас! Абыбыбы...

Когда в конце фильма Би и Уэф отказываются лететь на «более цивилизованную» планету («Меня на планету, где не знают, кто перед кем должен приседать? Чушь!»; «Когда у общества нет цветовой дифференциации штанов, то нет цели»), мы готовы посочувствовать их умственной ограниченности. Представьте, однако, что этот рейс все-таки состоялся – в наши дни, с точкой приземления в городе Рубцовске или Бийске (Убийск – как мрачно шутят на Алтае).
Здесь можно провести параллель с другой гипотетической встречей: 21 октября 2015 года интернет-сообщества отмечали необычное событие – в этот день персонажи культовой трилогии Роберта Земекиса «Назад в будущее» (Back to the Future, 1985–1990) «прибыли» в их будущее и наше настоящее. Фанатские сайты до сих пор сопоставляют кинематографическую картину 2015-го с технологиями и реалиями нашего времени, выясняя точность прогнозов. Но в рунете этот анализ приобрел откровенно сатирический оттенок – как на демотиваторе с удивленным Марти Макфлаем в условном Воронеже: «Наверное, не тот год!». Альтернативный в плохом смысле слова (как в словосочетании «альтернативно одаренный») 2015-й, «будущее нездорового человека» – это, как мы знаем, тема для рефлексии внутри самой франшизы. Во второй серии доктор Эммет Браун объясняет, как возникло тупиковое направление истории, симулякр времени:

– Очевидно, что временной континуум был нарушен, и образовалась новая временная последовательность, синтезировавшая альтернативную реальность. Где-то до этой точки, в прошлом, линия времени свернула в этом направлении, создавая иной 1985 год. Иной для тебя, меня и Эйнштейна, но реальный для остальных.

Проблема с тем, что будущее, к которому нас готовили, оказалось слишком «стремным», – это больная тема. В наших широтах много мемов и демотиваторов, посвященных Алисе, «Гостье из будущего» (Павел Арсенов, 1984). Досада, что Алиса не сказала нам всей правды о том, что будет с Советским Союзом десять лет спустя, ностальгические ламентации или почти серьезные претензии – это обширный материал фанатской субкультуры. А вот Уэф и Би не зря отказались перемещаться на планету Земля – теперь выяснилось, что это была бы смена шила на мыло.
Итак, культовый фильм Георгия Данелии имеет удивительное свойство: он объясняет время, в которое ты его смотришь. В восьмидесятые он был метафорой последнего выдоха советской гипернормальности. В девяностые высказывался о генезисе новой власти – жадных и хватких чатлан в малиновых пиджаках. В нулевые и десятые годы нашего века фильм прояснял абсурд и маразм космической по своей наглости клептократии. Сегодня это кинематографическое зеркало отражает агональное состояние персоналистской диктатуры. Огромный пузырь ПЖ над пустыней реальности символизирует последний выдох имперских амбиций. Власть, в сущности, имеет инопланетную природу, даже если она росла в родных подворотнях: «Правительство на другой планете, родной!». Наше двоемыслие («Потому что вы говорите то, что не думаете, и думаете то, что не думаете, вот в клетках и сидите»), двоедушие, шизофреническое отрицание реальности, импортозамещение здравого смысла – основа эффективной эксплуатации пацаков. Их вполне удовлетворяет выбор между пожизненным эцихом с гвоздями или без гвоздей. И когда их везут на утилизацию, они так же радостно запевают «На речке, на речке, на том бережочке».
Но даже в «будущем нездорового человека», в Антитентуре, в холодном социальном космосе фильмы Данелии дают мощный заряд гуманизма. Здесь принципиален момент, когда объективная логика «баш на баш» или «человек человеку вещь» внезапно дает сбой, и мы вместе с Уэфом и Би пасуем перед чисто человеческим поступком: «Чего хотел? Малиновые штаны? Скажи – что?».
Непостижимая для цинического разума логика дара, этика взаимопомощи, философия гуманизма – это стержень главных героев Георгия Данелии. Пришелец прораб дядя Вова и «скрипач» Гедеван – это вообще-то Дон-Кихот и Санчо Панса в самом дальнем уголке Вселенной.
В противоборстве космических и мировоззренческих систем Плюка и Альфы (диалектически единых в плане ксенофобии и сегрегации) редкий, даже идиотический гуманизм есть настоящая ценность – исключительная и на планете Земля.
В финале «Совсем пропащего» Гекльберри Финн и Джим вновь берут на борт парочку бессовестных пройдох (и это после попытки продать Джима в рабство!), и плот направляется дальше на поиски воли и счастья. В эпилоге «Афони» мы понимаем, что в душе «неандертальца» что-то волшебно изменилось и любовь Кати уже не будет односторонней. Отпетые жулики из «Джентльменов удачи» обретают свободу – караван милицейских машин, к их искреннему изумлению, уезжает прочь. В «Осеннем марафоне» Бузыкин выходит на очередную утреннюю пробежку – но, даже если это движение по кругу, оно вырабатывает полезную энергию.
Когда жизнь вынуждает вас, как Сизифа, ежедневно закатывать на гору камни, помните, что это можно делать по-разному: с ненавистью или с любовью, с тупой покорностью или самоиронией:


В этом вся тихая радость Сизифа. Ему принадлежит его судьба. Камень – его достояние. <…> Ноша всегда найдется. Но Сизиф учит высшей верности, которая отвергает богов и двигает камни.^[10]

Альбер Камю прав: был бы человек, а ноша для него всегда найдется. Кстати, пересматривать хорошо знакомые фильмы – это тоже в каком-то смысле сизифов труд. Вот только воспринимается он обычно как величайшая радость.


[1] Новицкий Е.И. Георгий Данелия. М., 2020. С. 194.
[2] Итан и Джоэл Коэны: Интервью: Братья по крови. СПб., 2009. С. 377.
[3] Кафка Ф. Пропавший без вести (Америка). М., 2006. С.324.
[4] Беньямин В. Франц Кафка. М., 2000. С. 178.
[5] Данелия Г.Н. Тостуемый пьет до дна. М., 2005. С. 272.
[6] Там же.
[7] Там же.
[8] Фишер М. Капиталистический реализм. М., 2010. С. 6.
[9] Тарасов А. Страна Икс. М., 2007. С. 465.

[10] Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство/А.Камю. – М., 1990. – С. 92.