На вопросы Бориса Кутенкова отвечают:
Евгений Абдуллаев – поэт, прозаик, литературный критик, член редколлегии журнала «Дружба народов»;
Сергей Беляков – литературовед, историк, заместитель главного редактора журнала «Урал»;
Владимир Березин – прозаик, критик, эссеист, колумнист портала Rara Avis;
Ольга Бугославская – литературный критик, блогер;
Валерий Шубинский – литературовед, соредактор онлайн-журнала «Кварта»;
Максим Алпатов – литературный критик;
Илья Булгин – студент 1-го курса Государственного института русского языка им. А. М. Пушкина, корреспондент отдела культуры и науки «Учительской газеты»;
Владислав Толстов – литературный критик, автор блога «Читатель Толстов»;
Сергей Оробий – литературовед, доцент кафедры филологического образования Благовещенского государственного педагогического университета.
Евгений Абдуллаев – поэт, прозаик, литературный критик, член редколлегии журнала «Дружба народов»;
Сергей Беляков – литературовед, историк, заместитель главного редактора журнала «Урал»;
Владимир Березин – прозаик, критик, эссеист, колумнист портала Rara Avis;
Ольга Бугославская – литературный критик, блогер;
Валерий Шубинский – литературовед, соредактор онлайн-журнала «Кварта»;
Максим Алпатов – литературный критик;
Илья Булгин – студент 1-го курса Государственного института русского языка им. А. М. Пушкина, корреспондент отдела культуры и науки «Учительской газеты»;
Владислав Толстов – литературный критик, автор блога «Читатель Толстов»;
Сергей Оробий – литературовед, доцент кафедры филологического образования Благовещенского государственного педагогического университета.
ВВЕДЕНИЕ В СПИСОК:
ШКОЛЬНАЯ ПРОГРАММА И ЕЕ ИЗМЕНЕНИЕ
Опрос
В конце января 2023 Министерство просвещения сообщило, что в школьную программу по литературе войдут произведения советских классиков. «Молодую гвардию» Александра Фадеева, «Горячий снег» Юрия Бондарева уже включили в федеральные основные общеобразовательные программы. Ранее депутат Госдумы Дмитрий Вяткин заявил, что изучение романа «Архипелаг «ГУЛАГ» и других произведений Солженицына нужно прекратить, так как они «не прошли проверку временем». По словам Вяткина, события в романе «Архипелаг ГУЛАГ» частично были выдуманы: «Многие факты Александром Исаевичем были высосаны из пальца, придуманы. Историки проверяли все факты. Была попытка получить за это премию – за то, что он вымарал в грязи свою собственную родину».
Мы задали нескольким нашим коллегам следующие вопросы:
1. Как Вы относитесь к подобному обновлению школьной программы? Необходимо ли оно? В чём, на Ваш взгляд, находятся первопричины подобных предложений, — это общая «патриотизация», нарастание милитаристского тренда, возвращение к образу бывшего СССР или что-то другое?
2. Какие произведения (в том числе из современной литературы) вы бы сами предложили включить в школьную программу, а какие из имеющихся в ней не столь необходимы?
Евгений Абдуллаев:
1. К обновлению школьной программы отношусь положительно. И именно за счет современной русской литературы. Классика – прекрасно, но слишком многое в ней нынешнему школьнику непонятно; прежде всего язык. Сто лет назад, в 1920-м, Брюсов писал, что у Пушкина архаизмов мало и что даже те, которые у него встречаются, не требуют пояснений. «Такие слова, как брег, злато, сие, втуне, хотя и вышли из употребления, большинству понятны». Возможно, брег и злато и современным школьникам понятны, но вот насчет сие и втуне – уже не уверен.
Так что современный язык должен – наряду с древнерусским и «классическим» – отражаться в литературных текстах, изучаемых в школе. И современные проблемы. А значит, присутствовать и современная литература.
Другое дело – что включать и кого.
Конечно, было бы странно, если с нынешним консервативным поворотом (и реабилитацией всего советского) включили бы что-то иное, чем то, что включили. И дело даже не только в этом повороте. Государственная школа вообще заведение очень консервативное. Оно априорно не любит никаких перемен, ни прогрессивных, ни даже собственно консервативных. Даже возвращение в предельно облегченном и обмирщенном виде «Закона Божьего» (в качестве «Основ религиозных культур и светской этики») растянулось на десятилетие и шло с неимоверным сопротивлением.
Теперь – о самой «Федеральной образовательной программе среднего общего образования» и того, что касается в ней преподавания литературы.
В этом документе вообще много чего интересного, как дельного, так и сомнительного. В том числе, да, и касательно «патриотизации». Например, патриотическое воспитание рассматривается отдельно и от гражданского, и от духовно-нравственного… Получается какое-то «отдельное» воспитание. В действительности, думаю, патриотизм и гражданственность суть одно и то же, это нельзя разделять. Но сейчас из патриотизма снова пытаются слепить какую-то квазирелигию. Гибрид языческого культа «земли и крови» и поверхностно-понятой христианской жертвенности.
Встречается и несколько курьезное. Например, что «чтение и изучение выдающихся произведений отечественной и зарубежной литературы второй половины ХIХ — начала ХХI века» должно повысить в школьниках потребность в «занятиях спортивно-оздоровительной деятельностью». Хотелось бы посмотреть, как это будет происходить. Почитал Достоевского – сразу в спортзал потянуло. Так, наверное.
Но в целом написано довольно грамотно и выдержанно. При нынешних погодах могло быть и хуже. А в пункте «базовые исследовательские действия» так вообще все довольно разумно. Есть даже указание на «критическую оценку» – пусть и не самих текстов, а собственных выводов после их прочтения. Но и это неплохо.
Теперь по персоналиям. Фадеев и Бондарев… Ну да, советские «литературные генералы». Но все равно это будет уже не совсем то, что было в советских школах лет сорок назад. Тогда они были «классиками», почти монополистами. Сейчас, в этой программе, они – одни из многих. И в соседстве с настоящими классиками – Пастернаком, Платоновым, Булгаковым, Бродским, Солженицыным (которых тогда в помине в школьной программе не было) – мягко говоря, бледнеют. Так что пусть будут, это тоже часть истории.
Да, высказывание Дмитрия Вяткина о Солженицыне комментировать не буду. Сказал – и сказал; мало ли что говорят депутаты, особенно сегодня. Может, сам потом пожалел.
Но вернусь к современности. Все как-то сильно завибрировали по поводу Прилепина и Пелевина. Почему бы нет? «Жизнь насекомых» – лучшая и наиболее показательная вещь у Пелевина, да и прилепинский «Санькя» хорошо написан. Ещё там есть драматургия Гришковца («Как я съел собаку») и рано ушедшей Ксении Драгунской («Рыжая пьеса»). Так что попытка найти что-то среднеарифметическое, учесть какие-то разные векторы. Другое дело, что весь этот список выглядит так, словно составляли его лет пятнадцать назад, году этак в 2007-м, к которому все упомянутые тексты были написаны. Ни Водолазкина, ни Яхиной, ни других столь или менее известных авторов конца нулевых – начала двадцатых. Что, опять же, неудивительно с учетом консервативности образовательной системы. Берем то, что прошло как бы проверку временем.
Кого бы я добавил к этому списку? Не знаю. Мне кажется, что прибавление писателя А или, наоборот, изъятие писателя В из подобных документов по большому счету ничего не решает. Нет, конечно, пусть все эти пудовые «образовательные программы» существуют, они нужны, но наряду с этим должны больше поощряться и «авторские» программы, которые составляют сами преподаватели. Которые могут гибче отражать эмпирику современной школы.
Я помню встречу с новосибирскими школьниками семь лет назад; ребята сидели вялые, пока не задал им вопрос, как бы они отнеслись к включению в школьную программу Джоан Роулинг. Всю вялость тут же сдуло. Большинство высказлось «за», ктото «против»… Я не любитель «Поттериады» и не сторонник того, чтобы её проходили в школе, да и пик её популярности уже прошел. Но подумать над тем, чтобы сделать изучение литературы в школе более гибким и чуть более сориентированным на самих школьников и их интересы, все же стоило бы.
Сергей Беляков:
1. Я думаю, что цель этих инициатив – обеспечить лояльность левых, заручиться поддержкой прокоммунистически настроенной части общества. Понравиться коммунистам и вообще всем, у кого есть ностальгия по Советскому Союзу. Мне это напоминает позднюю сталинскую политику. Сталин вернул военным погоны, офицерские звания. И даже вернул звания генеральские, хотя в годы Гражданской войны и в двадцатые слова «генерал» и «контрреволюционер» (а значит, враг) были почти синонимами. Сталин вернул и раздельное обучение, как в царских гимназиях, и школьную форму, которая стала очень напоминать гимназическую. Цель была сходной: обеспечить лояльность тех, кто так и не принял советскую власть, у кого была ностальгия по царской России. Сталин же читал отчеты НКВД о настроениях населения, знал результаты переписи 1937-го, которая показала, что верующих в стране больше, чем неверующих. Всех в ГУЛАГ не посадишь, а лояльность населения была необходима, особенно в годы войны.
Но это были именно внешние изменения. В сущности, ничего не изменилось. Колхозы остались колхозами, они не превратились в столыпинские хутора. Частную собственность на землю не вернули. Союзные республики не обратили в генерал-губернаторства. Послушный Верховный Совет не стал многопартийной Государственной Думой. В стране не появилось ни одной оппозиционной газеты. Так и теперь. Россия остается капиталистической страной. Мы очень далеки и от советской социальной политики, и от советской национальной политики. У нас в почете убежденный антикоммунист Ильин и царь Александр III. Но как-то надо убедить левых, ностальгирующих по СССР, что посткоммунистическая Россия в самом деле правопреемник Советского Союза. Вот тут и могут пригодиться нападки на Солженицына, пусть сам В.В. Путин в своё время Солженицына награждал и ездил к нему в гости. Могут пригодиться Фадеев и Бондарев, которые также ассоциируются с советской эпохой. Но всё это не более чем те самые сталинские погоны…
2. С одной стороны, очень хочется увидеть в школьной программе «Судьбу барабанщика» Аркадия Гайдара, «В круге первом» Александра Солженицына, «Верного Руслана» Георгия Владимова. С другой стороны, обучение в школе гуманитарным предметам требует здорового консерватизма. Поэтому изменения если и требуются, то самые минимальные. А лучше ничего не менять. Задача школы убедить, уговорить ребенка прочитать много-много замечательных книг. Научить его читать и понимать хорошие книги, даже если с этой задачей не справилась семья. Об этом надо думать, а не о включении новых книг. Я не против «Молодой гвардии» и «Горячего снега», но хочется спросить членов Совета Федерации: «Вы сами давно в школе были? Вы с учителями разговаривали?» И без того отпущенных часов не хватает. Как туда ещё два романа втиснуть? Или «Молодую гвардию» поставят на место фадеевского же «Разгрома»? Тогда есть смысл.
Владимир Березин:
Все эти вопросы – повод к разговору не собственно о школе или литературе, но и о критическом мышлении. И это куда важнее.
Во-первых, рассудительный человек должен вовсе исключить из серьёзных, да и из прочих разговоров, зачин: «Депутат N. сказал, что…» Это отсутствие понимания жизни, равно как некоторой дисциплины ума. Совершенно неважно, что сказал какой-то депутат. Рассудительный человек должен спросить: выступил ли депутат с некоей законодательной инициативой, оформил ли он её надлежащим образом, поступил ли этот документ в соответствующий орган и какова его судьба. Спору нет, наши депутаты решительно прекрасны, и многие их слова достойны быть отлитыми в граните, но если кто из них сказал что-то в застольной беседе или просто в веселье перед телекамерой, то пока конкретного предмета обсуждения нет. Но мои сограждане, что ищут спусковой крючок для своих страхов (или, наоборот, восторгов), как депутат вдруг что-то скажет, начинают сеанс психотерапевтического выговаривания.
Всё это никуда не годится (если мы действительно хотим понять, как устроен мир). В записных книжках Даниила Хармса есть по этому поводу такой пассаж: «Говорят, скоро всем бабам отрежут задницы и пустят их гулять по Володарской. Это не верно! Бабам задниц резать не будут». Что, разумеется, не означает отсутствия реальных неприятностей и тревог.
Поэтому, во-вторых, мы должны определить предмет разговора. Большая часть хороших людей, что бросается судить обо всём, не видела в глаза школьной программы и, в общем-то не понимает, как она устроена. Даже в прежние времена она была довольно подвижным списком, а теперь и подавно. В ней есть части, за которые отвечают региональные органы образования, а есть общие для всех произведения, в ней есть пометки об обзорном изучении, а есть авторы, произведения которых выбирает учитель.
В это вмешиваются всякие школьные советы и тому подобное. Но, опять же, если человек рассудительный задумается (или просто вспомнит своё детство), то сообразит, что никакой школьник все произведения школьной программы никогда не читал (если читал хоть какие). Я человек немолодой, и мне приходилось «изучать» в школе книги Генерального секретаря Центрального комитета коммунистической партии Советского
Союза и председателя Президиума Верховного Совета СССР, а также лауреата Ленинской премии по литературе (1979) Леонида Ильича Брежнева. И, уже подстарившись, внимательно прочитал их не без пользы для своих занятий.
Но главное в гипотетической ситуации с «изучением произведения» то, как это всё сделает учитель. Может преподаватель заставить школьников задуматься о тексте или не может, хватает у него времени или нет, скован он отчётностью или не очень. Наконец, школьники тоже разные бывают: есть и те, которые во всю жизнь не откроют ни одной книги.
Наконец, в-третьих, школьная программа, разумеется, должна обновляться. Хотя литература с каждым годом становится всё меньшим фактором жизни общества, всё равно существует инерционное уважение к художественной прозе. Грех этим не воспользоваться и не обсудить с учениками.
И многое можно понять даже на примере дурной книги. Я бы даже сказал, что плохие книги могут принести куда больше пользы, чем плохо переваренные признанные шедевры. Например, сейчас говорят о возвращении в школьную литературу «Молодой гвардии» Фадеева. Фадеев – большой писатель трагической судьбы, но «Молодая гвардия» имела судьбу не менее трагичную. Роман был переписан по прямому указанию вождя, художественный замысел сломан об колено, книга косвенно повлияла на судьбы людей: были осуждены невиновные и тому подобное далее. Внимательно всматриваясь в текст (тексты) этой книги, можно многое понять о соотношении выдуманного и реального, контекста времени и общественных ожиданий. Да всё можно понять о том, давнем времени, но это сложно. Ну а понять «Войну и мир» – легко, что ли? Легче ли понять «Евгения Онегина»?
И, наконец, в-третьих. Вопрос о дополнении или изъятии произведений из «школьной программы» вполне бессмысленен. Бытие книги в заветном списке связано с умением учителя рассказать о ней, с уровнем готовности класса (и отдельных учеников) что-то понять. Я вот очень давно связал свою жизнь с преподаванием и даже написал пособие для взрослых и детей «Двести лет русского рассказа», собрав туда отнюдь не все рассказы из школьного чтения, снабдив их невидимым заголовком «Всё то, что вам казалось в детстве скучным, а на самом деле оказывается таинственным и загадочным».
Куда интереснее вопрос о том, что должно произойти после этого «изучения». Возвышенные свободолюбивые люди думают, что от одного упоминания автора и его произведения в школьнике произойдёт некий переворот и стремление к свободе. Восторженные патриотические люди отчего-то считают, что введение в программу книги, как они думают, патриотического толка, превратит юношу в пламенного патриота. Вовсе нет, унылый урок и страх перед экзаменационным вопросом чаще всего вызывают стойкое отвращение к печатному слову, кому бы оно ни принадлежало: Пушкину, Толстому, Брежневу, Солженицыну или Пелевину.
Что из этого следует? Что мир сложен, что образование и институт чтения постоянно эволюционируют и что психотерапевтическим выговариванием не стоит заниматься по любому поводу. А, ну и то, что слова чиновников и депутатов имеют разный вес в разное время, и можно принимать их к сведению, но нужно знать им цену.
Ольга Бугославская:
1. Первопричиной конкретно этой, а также множества подобных инициатив является желание их инициаторов выказать служебное рвение. Если бы линия партии вела в противоположную сторону, то и их начинания носили бы соответствующий характер. Но сегодняшняя линия партии требует прежде всего запрета на критику действий власти. Причём не только современной, а российской власти вообще и как таковой на всём протяжении истории. Предполагается, что дети ничего не должны знать ни о преступлениях государства против своих граждан, ни о том, что при авторитарной и тем более тоталитарной власти такие преступления неизбежны. Этими нехитрыми установками и определяются все предложенные корректировки школьной программы.
2. Сразу оговорюсь, что этот вопрос, само собой разумеется, нужно задать опытным педагогам. Я позволю себе выступить как родитель. Мне представляется, что, желая добра и пользы детям, при выработке общего подхода к изучению литературы необходимо учесть четыре существенных момента.
Во-первых, не стоит ставить перед подростками невыполнимых задач. Слишком объёмное произведение не будет прочитано. Поэтому «Архипелаг» лучше изучать фрагментарно. Другой вариант – замена. В нормальной ситуации вопрос о том, какое произведение и в каком объёме предпочесть, решает педагог.
Во-вторых, изучение темы войны и политических репрессий в школе должно решать определённую сверхзадачу, которая, на мой взгляд, состоит в том, чтобы открыть детям глаза на главную проблему нашей страны. А эту проблему составляет глубоко архаичное государственное устройство и обусловленное им отсутствие свободы, которое блокирует развитие страны, заставляя её ходить по проклятому замкнутому кругу от одного коллапса до другого. Идти к решению этой сверхзадачи можно, опираясь на длинный ряд ключевых произведений, начиная с переписки Грозного с Курбским, «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева, «Философических писем» Чаадаева и так далее.
В-третьих, было бы полезно совмещать изучение литературы и кино. Знаковые фильмы – чрезвычайно репрезентативный материал.
И, в-четвёртых, каждую тему желательно осветить с разных, наиболее существенных сторон. Так, для темы войны особенно важны две стороны: 1. Официозная версия и мифология войны (пример – киноэпопея «Освобождение», достаточно ознакомиться с одним из пяти фильмов, а также духоподъёмные «В семь часов вечера после войны», «Небесный тихоход» и другие). 2. Неподцензурная версия (примеры – романы Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» и Виктора Астафьева «Прокляты и убиты»). Внутри неисчерпаемой военной темы можно рассмотреть ещё множество более узких тем – евангельский сюжет в произведениях о войне (фильм «Восхождение» Ларисы Шепитько), типы героев – летчики (фильм «В бой идут одни старики»), разведчик («Семнадцать мгновений весны»), ребёнок на войне (фильм «Иваново детство») и так далее… Но в первую очередь необходимо сопоставить сконструированный пропагандистский миф и отражённую в художественном тексте реальность. То же самое можно сделать применительно к теме политических репрессий. Достаточно положить с одной стороны произведения Солженицына, Гроссмана или Шаламова, а с другой – кинохиты сталинского периода, такие как «Девушка с характером», «Светлый путь», «Кубанские казаки» и прочие, чтобы увидеть то шизофреническое двоемирие, в котором живёт тоталитарное общество.
Что же касается современных произведений, достойных быть включёнными в школьную программу, я бы назвала «Чеченские дневники» Полины Жеребцовой и роман «Асан» Владимира Маканина, посвящённые недавним чеченским войнам.
Валерий Шубинский:
1. Возвращение в школьную программу советских пропагандистских книг (или просто не самых блестящих образцов советской литературы) доказывает только одно: весь нынешний «имперский ренессанс» стопроцентно укоренен в средне- и позднесоветском. Апелляции к Российской Империи носят поверхностный и симулятивный характер. Все культурные символы государства не простираются дальше сталинской эпохи. Поскольку это едва ли может увлечь молодежь, очевидно, что это может вызвать отторжение от уроков литературы и чтения вообще. Что до «Архипелага ГУЛАГ», то его в программе и не было. И не думаю, что Солженицын — столь уж необходимый для изучения автор. В отличие от Шаламова.
2. Мне уже не раз приходилось высказываться на эту тему. Я бы ограничился в школах (кроме гуманитарных классов!) кратким пересказом классических романов XIX века и чтением в извлечениях, зато подробно и «медленно» читал бы совершенную малую прозу («Хаджи-Мурат», Чехов, Лесков). В XX веке изучал бы «интересное» — Ильф и Петров, «Мастер и Маргарита», рассказы Хармса. По нескольку рассказов Набокова и Платонова, а уж для продвинутых — «Защиту Лужина» и «Чевенгур».
Шолохов не обязателен, деревенская проза (кроме разве Шукшина) — тоже, а вот Рид Грачев, Голявкин, Довлатов — да. «Дом с башенкой» Горенштейна очень был бы хорош.
Много стихов, но по личному выбору (в заданных границах). Как-то так.
Максим Алпатов:
1. Если говорить про милитаризацию среднего образования, возврат к «скрепам» и т.д., то это всё началось сразу после Крыма (достаточно вспомнить Юнармию). СВО и «свежие» инициативы депутатов мало что нового добавляют к этому. Слава богу, я как родитель хорошо знаю, что подавляющее большинство детей торжественно игнорируют всю эту скучную, тоскливую ерунду. И даже не из духа противоречия. Просто для них всё, что исходит от школьной администрации, — трэш и кринжатина. Всё самое интересное для них происходит не в школе. Конечно, есть маленькие карьеристы, любители выслужиться, но они были и в моём детстве, и во всех предыдущих поколениях. И всегда были в меньшинстве.
Кроме того, подавляющее большинство учителей не могут даже толком «пояснить за скрепы» – сформулировать своё определение традиционного, облечь его в хоть какуюто идейную форму. Они просто повторяют заученный текст, как цепочки из букв.
Очередное задание сверху, по которому нужно отчитаться, прежде чем переходить к следующему. Для них что олимпиада по ПДД, что Фадеев, — белый шум, упражнение в звукоподражании.
Поэтому в вопросе школьного подхода к преподаванию литературы милитаризация и патриотизация образования – далеко не самые главные проблемы. Здесь ничего не поменялось с моего детства: школа создаёт устойчивое отвращение к чтению вообще и литературе в частности. Я учился в совсем другие времена, никаким ура-патриотизмом не пахло. И мы все ненавидели школьную программу. Кто-то из принципа читал всё угодно, кроме неё, кто-то просто ненавидел, не читая ничего вообще. Стандартная история моего поколения – с удивлением открыть для себя в универе (или ещё позже — во взрослой жизни), что, например, «Евгений Онегин» – бомба и разрыв шаблонов. И скрепы тут ни при чём.
2. Я не думаю, что проблема в программе. Из того же Фадеева (да и из явления советской официальной литературы вообще) можно составить очень интересный материал для вдумчивого урока и разговора с детьми. Только делать это некому и незачем. Если, условно говоря, выкинуть Фадеева и вставить Хармса, ничего не поменяется. Ну разве что больше детей будет ненавидеть Хармса. Менять нужно сам подход, но для этого сегодня нет кадров (по крайней мере, в регионах точно нет). В провинциальной средней школе сегодня работают в основном те, кто больше нигде не смог устроиться. Литературу ведёт завуч, химию – учитель музыки, английский – гадалка-самоучка, из чьего профиля в соцсетях дети с удовольствием клепают мемы.
Усталые, измученные люди, чьего мнения никто не спрашивает. Авторитет учителей строится по большей части на нежелании учеников и их родителей связываться с администрацией. Нелепо ждать от несчастных учителей, получающих унизительные оклады и дерущихся за надбавки, увлекательного, неравнодушного разговора о литературе.
И не сказал бы, что раньше было лучше. За все мои школьные годы случилось ровно два интересных урока литературы. На одном из них учеников просили назвать самое любимое и самое нелюбимое произведение из школьной программы – и объяснить причины. На другом все приносили то, что читают сами, и рассказывали об этом своими словами (многие принесли сборники анекдотов или модные журналы, но были и приятные исключения — Стивен Кинг, Гарри Поттер, серия Дианы Дуэйн про молодых волшебников и т.п.). И знаете что – когда ребёнок знает, что у него есть выбор и возможность выразить собственное мнение, разговор идёт совершенно иначе.
Может быть, школьная программа не должна сводиться к набору «правильных» текстов – т.е. к проекции той самоназначенной моральной инстанции, что определяет критерии «правильного»? Скорее, хочется представить пиратскую карту, по которой учитель (в зависимости от того, какие ребята у него в классе, как выстраивается диалог с ними) может свернуть в любую сторону. Но, как я уже говорил выше, нет кадров, способных эту карту создавать, и практически нет учителей, готовых вести по такой карте уроки. А если где-то и появится вдруг – на него настучат родители – «кабы чего не вышло».
Илья Булгин:
1. Это политический курс современной власти. Курс школьной программы всегда исходит из задач, стоящих перед государством. Сейчас, когда происходит то, что происходит, в Украине, когда, по мнению существующей власти, усилилось влияние на молодёжь иноагентов, государство готовит противодействие в виде подобной литературы, чтобы при помощи родителей воспитать в детях патриотизм, так нужный сейчас.
2. Вся литература – от «порнухи» до возвышенных элегий – важна и необходима для целостного понимания мира учеником. Ведь если будет перекос в одну из этих сторон в учёбе, то такой же перекос случится и в жизни. Важно не менять школьную программу, а научить ученика критически относиться к информации, которую он черпает из книги.
Я предлагаю уравнять в школьной программе самые разные произведения и не проводить идеологический отбор литературы, потому что всё равно ВСЕ источники информации об идеологиях, государстве, книги, как бы их ни запрещали, — от нацистских манифестов до документов о фронтовиках — находятся в свободном доступе.
Владислав Толстов:
1. Нет, я считаю, что это кому-то не нравится творчество Александра Солженицына, более того – он вчитывает в «Архипелаг ГУЛАГ» смыслы, которых там либо нет, либо они давно уже утратили актуальность. Воспринимать сегодня «Архипелаг» так же, как его воспринимали полвека назад, когда он был написан, по-моему, неправильно.
Солженицын, строго говоря, не был документалистом, он скорее описывал некую собственную модель, создавал авторский эпос, не особенно опираясь на точные исторические данные (к тому же у него не было доступа к документам). «Архипелаг ГУЛАГ» – это мифологизированная история политических репрессий в Советском Союзе, где пылкое авторское воображение создает совершенно особую «картинку». И мы видим эти бесконечные, уходящие за горизонт колонны заключенных, видим гекатомбы трупов, видим монструозных кровожадных энкаведешников и охранников. Если бы Солженицын жил в другую эпоху и писал бы не «Архипелаг ГУЛАГ», а, скажем, историю крестового похода, у него бы там наравне с паладинами и реальными историческими личностями действовали драконы, маги, какие-нибудь тайные волшебники – но эффект для читателя был бы точно таким же: показать грандиозный и трагический масштаб исторического явления.
В своё время «Архипелаг ГУЛАГ» меня потряс, я читал его в 1989 году, то есть вокруг был Советский Союз, и это произведение вызвало у меня страстное желание уничтожить советское государство, желать ему гибели. А именно такого эффекта Солженицын и добивался. Сегодня нет ни советского государства, ни Солженицына, аудитория читателей «Архипелага ГУЛАГ» сократилась в сотни раз. Оставлять ли её в школьной программе? Вряд ли школьникам эта книга понятна. Это все равно что поставить в школьную программу статьи, например, академика Сахарова – они и взрослым-то непонятны, это какие-то сиюминутные политические интересы, которые были актуальны много-много лет назад. И вряд ли нынешние школьники переживут такой же эффект «открытия мира» от чтения «Архипелага», какой переживали поколения советских людей, читавших эту книгу. При этом если бы меня попросили порекомендовать эту книгу старшеклассникам, я бы сказал, что «Архипелаг ГУЛАГ» – это такое историческое фэнтези, написанное очень талантливо, но слабо связанное с реальной историей. К тому же местами это очень веселая, несмотря на тему, книга.
2.Я бы убрал из школьной программы всю русскую классику, от Пушкина до Достоевского. Старшеклассники не будут её читать, разве что по обязаловке, а книга, прочитанная против воли, навсегда остается символом насилия, принуждения, несвободы. Пусть те, кому интересно, знакомятся с творчеством Достоевского в более взрослом возрасте, лет в 25, тогда уже что-то можно понять в этих произведениях, накопив какой-то минимальный жизненный опыт. У школьников нет ни опыта, ни личного бэкграунда, есть тяга к развлечениям, интерес к физическим, телесным проявлениям жизни – зачем им классика? Школа, на мой взгляд, должна воспитывать интерес к чтению, умение самостоятельно определять, какие жанры, какие книги интересны, создавать некий «читательский базис». Я бы оставил в школьной программе базовую историю отечественной литературы, чтобы школьники представляли эволюцию развития, знали названия основных произведений. А вот в качестве текстов для учебника включал бы произведения, которые подростки будут читать во все времена: хорошую фантастику, приключенческую литературу, романтическую поэзию – то есть те жанры, на которые подрастающий человек обязательно обратит внимание. Пусть это будут книги, написанные писателями с хорошим воображением. Из современных произведений отечественных писателей обязательно включил бы в программу «Бансу» Ильи Бояшова, «Возвращение «Пионера» Шамиля Идиатуллина, «Осьминог» Анаит Григорян, «Типа я» Ислама Ханипаева. Это все произведения, написанные в последние год-два, они по-своему отражают современную российскую жизнь, и школьники увидят, как реалии их повседневной жизни становятся фактом литературы, это я считаю важным.
Сергей Оробий:
1. Школьная программа во многом продукт идеологический, так что такие обновления для неё естественны. Другое дело, что вряд ли необходимы ученикам.
Впрочем, история литературы свидетельствует, что не все обновления остаются в школьной программе.
Приведу пример. Пишу эти ответы накануне годовщины смерти Пушкина. Как известно, классик погиб 10 февраля 1837 года. Но, как ему и хотелось, не весь. Можно сказать, что 10 февраля все только начиналось.
В 1845-м рождается мем «энциклопедия русской жизни»,
в 1855-м написана первая его биография,
в 1859-м он – наконец – «наше всё»,
в 1865-м его жёстко троллит Писарев,
в 1880-м на открытии памятника (таки рукотворного) он превращается в национального гения,
в 1912-м сброшен с Парохода современности,
в 1937-м стал борцом с самодержавием,
в 1960-е гуляет с Терцем по мордовскому лагерю…
Так каков Пушкин на самом деле? И что такое «на самом деле»?
Что до первопричин нынешней ситуации, они уже перечислены в вопросе — да, вот это вот всё.
2. Ничего не добавлю и не прибавлю — пусть хоть я не буду трогать многострадальную школьную программу. Но старался бы (впрочем, почему «бы» — и старался, когда сам преподавал) говорить о том, что в программе уже есть, как можно свободнее.
1. Возвращение в школьную программу советских пропагандистских книг (или просто не самых блестящих образцов советской литературы) доказывает только одно: весь нынешний «имперский ренессанс» стопроцентно укоренен в средне- и позднесоветском. Апелляции к Российской Империи носят поверхностный и симулятивный характер. Все культурные символы государства не простираются дальше сталинской эпохи. Поскольку это едва ли может увлечь молодежь, очевидно, что это может вызвать отторжение от уроков литературы и чтения вообще. Что до «Архипелага ГУЛАГ», то его в программе и не было. И не думаю, что Солженицын — столь уж необходимый для изучения автор. В отличие от Шаламова.
2. Мне уже не раз приходилось высказываться на эту тему. Я бы ограничился в школах (кроме гуманитарных классов!) кратким пересказом классических романов XIX века и чтением в извлечениях, зато подробно и «медленно» читал бы совершенную малую прозу («Хаджи-Мурат», Чехов, Лесков). В XX веке изучал бы «интересное» — Ильф и Петров, «Мастер и Маргарита», рассказы Хармса. По нескольку рассказов Набокова и Платонова, а уж для продвинутых — «Защиту Лужина» и «Чевенгур».
Шолохов не обязателен, деревенская проза (кроме разве Шукшина) — тоже, а вот Рид Грачев, Голявкин, Довлатов — да. «Дом с башенкой» Горенштейна очень был бы хорош.
Много стихов, но по личному выбору (в заданных границах). Как-то так.
Максим Алпатов:
1. Если говорить про милитаризацию среднего образования, возврат к «скрепам» и т.д., то это всё началось сразу после Крыма (достаточно вспомнить Юнармию). СВО и «свежие» инициативы депутатов мало что нового добавляют к этому. Слава богу, я как родитель хорошо знаю, что подавляющее большинство детей торжественно игнорируют всю эту скучную, тоскливую ерунду. И даже не из духа противоречия. Просто для них всё, что исходит от школьной администрации, — трэш и кринжатина. Всё самое интересное для них происходит не в школе. Конечно, есть маленькие карьеристы, любители выслужиться, но они были и в моём детстве, и во всех предыдущих поколениях. И всегда были в меньшинстве.
Кроме того, подавляющее большинство учителей не могут даже толком «пояснить за скрепы» – сформулировать своё определение традиционного, облечь его в хоть какуюто идейную форму. Они просто повторяют заученный текст, как цепочки из букв.
Очередное задание сверху, по которому нужно отчитаться, прежде чем переходить к следующему. Для них что олимпиада по ПДД, что Фадеев, — белый шум, упражнение в звукоподражании.
Поэтому в вопросе школьного подхода к преподаванию литературы милитаризация и патриотизация образования – далеко не самые главные проблемы. Здесь ничего не поменялось с моего детства: школа создаёт устойчивое отвращение к чтению вообще и литературе в частности. Я учился в совсем другие времена, никаким ура-патриотизмом не пахло. И мы все ненавидели школьную программу. Кто-то из принципа читал всё угодно, кроме неё, кто-то просто ненавидел, не читая ничего вообще. Стандартная история моего поколения – с удивлением открыть для себя в универе (или ещё позже — во взрослой жизни), что, например, «Евгений Онегин» – бомба и разрыв шаблонов. И скрепы тут ни при чём.
2. Я не думаю, что проблема в программе. Из того же Фадеева (да и из явления советской официальной литературы вообще) можно составить очень интересный материал для вдумчивого урока и разговора с детьми. Только делать это некому и незачем. Если, условно говоря, выкинуть Фадеева и вставить Хармса, ничего не поменяется. Ну разве что больше детей будет ненавидеть Хармса. Менять нужно сам подход, но для этого сегодня нет кадров (по крайней мере, в регионах точно нет). В провинциальной средней школе сегодня работают в основном те, кто больше нигде не смог устроиться. Литературу ведёт завуч, химию – учитель музыки, английский – гадалка-самоучка, из чьего профиля в соцсетях дети с удовольствием клепают мемы.
Усталые, измученные люди, чьего мнения никто не спрашивает. Авторитет учителей строится по большей части на нежелании учеников и их родителей связываться с администрацией. Нелепо ждать от несчастных учителей, получающих унизительные оклады и дерущихся за надбавки, увлекательного, неравнодушного разговора о литературе.
И не сказал бы, что раньше было лучше. За все мои школьные годы случилось ровно два интересных урока литературы. На одном из них учеников просили назвать самое любимое и самое нелюбимое произведение из школьной программы – и объяснить причины. На другом все приносили то, что читают сами, и рассказывали об этом своими словами (многие принесли сборники анекдотов или модные журналы, но были и приятные исключения — Стивен Кинг, Гарри Поттер, серия Дианы Дуэйн про молодых волшебников и т.п.). И знаете что – когда ребёнок знает, что у него есть выбор и возможность выразить собственное мнение, разговор идёт совершенно иначе.
Может быть, школьная программа не должна сводиться к набору «правильных» текстов – т.е. к проекции той самоназначенной моральной инстанции, что определяет критерии «правильного»? Скорее, хочется представить пиратскую карту, по которой учитель (в зависимости от того, какие ребята у него в классе, как выстраивается диалог с ними) может свернуть в любую сторону. Но, как я уже говорил выше, нет кадров, способных эту карту создавать, и практически нет учителей, готовых вести по такой карте уроки. А если где-то и появится вдруг – на него настучат родители – «кабы чего не вышло».
Илья Булгин:
1. Это политический курс современной власти. Курс школьной программы всегда исходит из задач, стоящих перед государством. Сейчас, когда происходит то, что происходит, в Украине, когда, по мнению существующей власти, усилилось влияние на молодёжь иноагентов, государство готовит противодействие в виде подобной литературы, чтобы при помощи родителей воспитать в детях патриотизм, так нужный сейчас.
2. Вся литература – от «порнухи» до возвышенных элегий – важна и необходима для целостного понимания мира учеником. Ведь если будет перекос в одну из этих сторон в учёбе, то такой же перекос случится и в жизни. Важно не менять школьную программу, а научить ученика критически относиться к информации, которую он черпает из книги.
Я предлагаю уравнять в школьной программе самые разные произведения и не проводить идеологический отбор литературы, потому что всё равно ВСЕ источники информации об идеологиях, государстве, книги, как бы их ни запрещали, — от нацистских манифестов до документов о фронтовиках — находятся в свободном доступе.
Владислав Толстов:
1. Нет, я считаю, что это кому-то не нравится творчество Александра Солженицына, более того – он вчитывает в «Архипелаг ГУЛАГ» смыслы, которых там либо нет, либо они давно уже утратили актуальность. Воспринимать сегодня «Архипелаг» так же, как его воспринимали полвека назад, когда он был написан, по-моему, неправильно.
Солженицын, строго говоря, не был документалистом, он скорее описывал некую собственную модель, создавал авторский эпос, не особенно опираясь на точные исторические данные (к тому же у него не было доступа к документам). «Архипелаг ГУЛАГ» – это мифологизированная история политических репрессий в Советском Союзе, где пылкое авторское воображение создает совершенно особую «картинку». И мы видим эти бесконечные, уходящие за горизонт колонны заключенных, видим гекатомбы трупов, видим монструозных кровожадных энкаведешников и охранников. Если бы Солженицын жил в другую эпоху и писал бы не «Архипелаг ГУЛАГ», а, скажем, историю крестового похода, у него бы там наравне с паладинами и реальными историческими личностями действовали драконы, маги, какие-нибудь тайные волшебники – но эффект для читателя был бы точно таким же: показать грандиозный и трагический масштаб исторического явления.
В своё время «Архипелаг ГУЛАГ» меня потряс, я читал его в 1989 году, то есть вокруг был Советский Союз, и это произведение вызвало у меня страстное желание уничтожить советское государство, желать ему гибели. А именно такого эффекта Солженицын и добивался. Сегодня нет ни советского государства, ни Солженицына, аудитория читателей «Архипелага ГУЛАГ» сократилась в сотни раз. Оставлять ли её в школьной программе? Вряд ли школьникам эта книга понятна. Это все равно что поставить в школьную программу статьи, например, академика Сахарова – они и взрослым-то непонятны, это какие-то сиюминутные политические интересы, которые были актуальны много-много лет назад. И вряд ли нынешние школьники переживут такой же эффект «открытия мира» от чтения «Архипелага», какой переживали поколения советских людей, читавших эту книгу. При этом если бы меня попросили порекомендовать эту книгу старшеклассникам, я бы сказал, что «Архипелаг ГУЛАГ» – это такое историческое фэнтези, написанное очень талантливо, но слабо связанное с реальной историей. К тому же местами это очень веселая, несмотря на тему, книга.
2.Я бы убрал из школьной программы всю русскую классику, от Пушкина до Достоевского. Старшеклассники не будут её читать, разве что по обязаловке, а книга, прочитанная против воли, навсегда остается символом насилия, принуждения, несвободы. Пусть те, кому интересно, знакомятся с творчеством Достоевского в более взрослом возрасте, лет в 25, тогда уже что-то можно понять в этих произведениях, накопив какой-то минимальный жизненный опыт. У школьников нет ни опыта, ни личного бэкграунда, есть тяга к развлечениям, интерес к физическим, телесным проявлениям жизни – зачем им классика? Школа, на мой взгляд, должна воспитывать интерес к чтению, умение самостоятельно определять, какие жанры, какие книги интересны, создавать некий «читательский базис». Я бы оставил в школьной программе базовую историю отечественной литературы, чтобы школьники представляли эволюцию развития, знали названия основных произведений. А вот в качестве текстов для учебника включал бы произведения, которые подростки будут читать во все времена: хорошую фантастику, приключенческую литературу, романтическую поэзию – то есть те жанры, на которые подрастающий человек обязательно обратит внимание. Пусть это будут книги, написанные писателями с хорошим воображением. Из современных произведений отечественных писателей обязательно включил бы в программу «Бансу» Ильи Бояшова, «Возвращение «Пионера» Шамиля Идиатуллина, «Осьминог» Анаит Григорян, «Типа я» Ислама Ханипаева. Это все произведения, написанные в последние год-два, они по-своему отражают современную российскую жизнь, и школьники увидят, как реалии их повседневной жизни становятся фактом литературы, это я считаю важным.
Сергей Оробий:
1. Школьная программа во многом продукт идеологический, так что такие обновления для неё естественны. Другое дело, что вряд ли необходимы ученикам.
Впрочем, история литературы свидетельствует, что не все обновления остаются в школьной программе.
Приведу пример. Пишу эти ответы накануне годовщины смерти Пушкина. Как известно, классик погиб 10 февраля 1837 года. Но, как ему и хотелось, не весь. Можно сказать, что 10 февраля все только начиналось.
В 1845-м рождается мем «энциклопедия русской жизни»,
в 1855-м написана первая его биография,
в 1859-м он – наконец – «наше всё»,
в 1865-м его жёстко троллит Писарев,
в 1880-м на открытии памятника (таки рукотворного) он превращается в национального гения,
в 1912-м сброшен с Парохода современности,
в 1937-м стал борцом с самодержавием,
в 1960-е гуляет с Терцем по мордовскому лагерю…
Так каков Пушкин на самом деле? И что такое «на самом деле»?
Что до первопричин нынешней ситуации, они уже перечислены в вопросе — да, вот это вот всё.
2. Ничего не добавлю и не прибавлю — пусть хоть я не буду трогать многострадальную школьную программу. Но старался бы (впрочем, почему «бы» — и старался, когда сам преподавал) говорить о том, что в программе уже есть, как можно свободнее.
Опрос проводил Борис Кутенков.
