МОЁ НАЧАЛО ЗЕМЛИ

Стихотворения

Вьюн

В нас слишком светло,

в нас вчерашняя,

черешневого цвета,

ночь стёрта.

Я между двух перекрёстков:

дорожного

и над головой –

небесного гнезда.

Крест в ладони,

медленнее шаг,

штамп: изгой.

Изгойства

бездна.

Детскость.

Не лезгинку ли

отплясывает

костра пламя?

Змеёй-цепью

обвивает одинокость.

В горле, как кость.

Кротость – косность?

Или:

кротость – стойкость?

Вечер в избушке,

в памяти.

Кухня, стол без скатерти.

Буханка посреди тарелки.

Над головой – вместо лампы –

свечки.

Комариные реплики.

Комары-соседки.

Сплетнички.

Тут же.

На вахте.

На тахте

престарелая мать.

Но возраст душ ведь юн?

Престарелая мать,

не узнать мне.

Забрал её вьюн.

Да десятилетней давности июнь.

Садовые дюны.

Себя мимо лица бью.

Клеймо кляну, клянусь.

Ладони оврага

Признаю,

не помню эту обитель

на гладко выбритой земле.

По ней ли ступал ангел-хранитель,

по ней ли стонать тьме?

Змеиной пастью овраг вдалеке.

Кусты обрублены –

словно и я без рук,

мне цепляться телом

или лететь в огрубелые ладони оврага,

исцарапанные,

обожжённые?!

Словно из моих вен,

молодые побеги

невинный источают сок.

Ладони оврага,

мамины,

увиты первой травой,

нежные…

У начала земли,

она моё начало Земли,

её свет –

из-под заколоченных досок…

Вереск

На склоне лет ты моим склоном будь,

горным, вересковым.

Горном пусть звучит твоё «здравствуй»

сквозь враньё.

Аморфно всё, сломано, соломенно –

соло угрюмое.

Согрею ли, сгорю ли –

в юморе ли, в юродстве ль?

В тебе родство, детство и старость,

колдовство.

Колодец – я, в нём лодка,

что в море рвётся, вырвалась.

Рвался парус, как марлевая повязка,

ветер выл вязко.

Язвами атлас ткани, в язвах тело, воля,

дух свистел апрелем –

трелью.

Выстрелы пуль медового цвета,

цвёл повсюду вереск –

медовый месяц словно посреди чужого верезга.

Воцерковлена в раковине храма морского.

Вереском прорасту, прикованная к тебе,

выкованная тобой ли?

Ловлю твоё каждое, даю себе слово –

вересковым мёдом излечу раны от свинца

цвета медового…

Двое

Словно эхо в скалах,

я уже растворилась.

Отдам всё исступление, –

не гений,

не ступлю на остриё,

вернулось зрение.

Вернулась в руки смирения,

в тепло неудушливое.

Буду послушно послушницей

во всех полусферах и полушариях мира.

Сочится миро по трещинам рук.

Не тронется с места ничто,

если через гортань Его

не выльется голос

пока герань бьётся в стекло

за фонарным столбом в стенную прорезь.

Я лбом на колени твои упаду,

а ты смехом прольёшься,

ровесницею,

ресницами.

Просвистеть-просветлеть

Не будем петь,

не будем подставлять себя под плеть.

Можно скорбеть, можно просвистеть.

Вдали мотки деревьев, как шерстяные клубки.

Разбросал их ветер, играет с ними в прятки, пинает.

Прось разлилась, под воду ржавая лодка, убытки.

У быта две стороны: уют и что ещё там, кто знает.

Не буду ныть, во дворах изб, деревянных скамеек треск.

Огонь целует листья, жадно их ласкает, царапает.

Лязг ворот, кто друг, кто вор – проходите здесь.

Лицом к лицу рассвет вас встречает, собой пронзает.

Не будем петь,

не будем подставлять себя под плеть.

Можно скорбеть, можно просвистеть,

да и «просветлеть»…

Воробушек

меня будто заперли в лифте

а лифт ещё в лифте

ещё и ещё

но в первом

спасибо

оставили форточку

в неё пролезет знать лишь воробушек

и если хлебушек был бы

но он у крыльца в луже размякший

как мой характер

до сегодняшнего

спрошу

на что мне эта форточка

смело с криком воробушка

от духоты порву рубашку

вылезу из неё

затем выйду из тела

ещё одного тела

ещё тела

и окажусь на крылечке

рядом крошки хлеба

ещё свежие

проголодалась

на руку сел воробушек

мой дружок

моя сиротинушка

тот что в лифт незримый

прилетел как в кормушку

ошибочно

но несбыточно сильно

эй

эй там на верхних этажах

за форточку всё же скажу

спасибо

о счастье и не мечтаю

о большем счастье

чем у воробушка