о.Савва (Мажуко)
Архимандрит Савва (Мажуко) – богослов, педагог, религиозный публицист. Родился в 1976 г. в Гомеле. В 1995 г. принял монашеский постриг в гомельском Свято-Никольском монастыре. В том же году был рукоположен во иеромонаха; с 2013 г. – архимандрит. Окончил Московскую духовную семинарию, Православный Свято-Тихоновский университет. Автор книг «Любовь и пустота» (2014), «Апельсиновые святые» (2016), «Неизбежность Пасхи» (2018), «О пользе вреда» (2020) и др.
НЕЗРИМЫЙ ВОРОБЕЙ
Рассказ
Соньке шестнадцать. Большеглазая, хрупкая, смешливая. Но в сумочке она всегда носит огромный столовый нож, поэтому между собой мы зовем ее Сонька-налетчица, хотя она вовсе и не налетает, потому что порхающие существа не умеют набрасываться, атаковать и впиваться.
А без ножичка нельзя, потому что в кулинарном техникуме сказали в первый же день: на практику носить свои ножи, у нас тут не ножный магазин, или ножовый, или как там еще, и не кинжальный склад, если такие вообще бывают. Вот и таскает улыбчивая Сонька с собой повсюду нож – на всенощную, и в кино, и на спевку. А тут ливень – знаменитый июньский гомельский ливень – не дождь, а Океан на прогулке, но весело, тепло и солнечно, так что и Сонька-налетчица улыбается во весь рот – пропитана бродячим Океаном до нитки, но счастливая и что-то бесконечно-мокрое и необратимо-серое вытряхивает на стол отцу эконому.
– Вот. Принесла.
– Это что же? Воробей? Такой крошечный?
Воробьи никогда не гнались за объемами. Им претит бросаться в глаза и производить впечатление, хотя в детстве я мечтал откормить воробья и доказать, что эта птица вполне себе уважаемая и тоже умеет быть в теле, но в те годы я и сам по весу был скорее ближе к воробьям, которых роднит с мальчишками почти божественная способность всюду проникать, оставаясь невидимыми.
Если бы среди божественных свойств оказалась любовь к озорству и приключениям, многоумным теологам пришлось бы допустить, что наш Творец – это или воробей, или мальчишка.
Но этот мокрый полубог так промок, что не мог летать, тем более что работать крыльями он научился совсем недавно.
– Чего же ты его сюда притащила? А? Сонька?
– Так ведь несут в церковь всякие треснувшие крестики, разбитые иконки, я и подумала… Куда пойдешь, если поломался воробей?
– Ладно. Клади в коробку. Пусть сохнет.
Так перепуганный и продрогший малыш – чудо в перьях – оказался в картонной темнице с запахом новеньких ботинок. Это только людей пленяет аромат свежей обуви, которая так уютно нежится в коробке, что редкому гражданину не приходило на ум отлежаться вот так хоть пару часов, чтобы только тебя никто «не мерил» и «не разнашивал». Но воробушки ходят босиком, и это совсем не вредит их прыгучести.
Для маленькой птички ночь в коробке – как заточение, временное задержание до выяснения обстоятельств, хотя условия приличные: сухо, уютно, вволю зернышек и свежий воздух дует «в окошко».
Рано утром после братского молебна отец эконом навестил «заключенного».
– Ты смотри! Совсем просох. И летаешь. Вот я тебе окошко открою.
Но, оказавшись на воле в солидном экономском кабинете, воробей тут же исчез, растворился. Думали – выпорхнул в окошко, и отец эконом привычно уселся за рабочий стол, вздыхая над скучными бумагами.
Как же хочется сказать: «И тут он почувствовал чье-то присутствие».
Или так: «Его не покидало чувство, что в комнате кто-то есть».
Нет, лучше: «Он не мог избавиться от мысли, что за ним кто-то пытливо и пристально наблюдает. Чей-то жадный и цепкий взгляд сопровождал не только каждое его движение, но и всякую потаенную мысль».
В предвкушении мистического ужаса батюшка обследовал каждый сантиметр кабинета, и в неучтенной щели между столом и шкафом был обнаружен затаившийся воробышек, смотревший из своего укрытия с такой отвагой, что ни у кого бы не возникло сомнения, что он готов атаковать, и будьте покойны – он сумеет проучить этих беспечных громил.
И снова было открыто окно. И снова путем уговоров и средств принуждения с привлечением небольшого багажа знаний о движении воздушных масс малолетний нелегал был счастливо выпущен в окно со вздохом облегчения.
Теплый гомельский дождь свел воедино девочку с кухонным ножом, солидного батюшку и продрогшую птичку. Три линии сошлись и снова разошлись, каждая пошла своим путем. И только в душе отца эконома остался легкий налет полумистического сомнения и надежды: если воробьи способны так умело прятаться, если даже самый маленький из них может так долго оставаться незаметным, нельзя ли допустить, что воробьев гораздо больше, чем кажется, и они могут быть там, где мы не подозреваем их увидеть?
А было бы хорошо! Хорошо, когда знаешь, что нечто сродни бесплотному духу – живое и ликующее – всегда где-то поблизости: воробьи и мальчишки – невидимые, вездесущие и блаженные!
