Лев Протасов. Топь. Повесть

Лев Протасов

Лев Протасов – прозаик. Родился в 1989 году в Екатеринбурге. С 2015 года живёт в Омске. Публиковался в журналах «Менестрель», «Литературный Омск». Лауреат областной литературной премии имени Ф.М.Достоевского (2019 г.). Финалист международной литературной премии им.И.Ф.Анненского (2019 г.)

ТОПЬ

Повесть

1. Серый

Максим сходит с поезда в два. Прямо перед вагоном – столб с загаженной урной и синей табличкой. У столба толпятся и курят пассажиры – безликие, лица потеряны в дыму.
Максим чувствует, как горло сжимается от приступа удушья, и сквозь вокзальную сутолоку пролезает на другой конец платформы (самому тоже хочется курить, но нельзя – врач предостерег). Он не знает, куда идти – указателей нет. А есть пустые железнодорожные пути напротив, бесконечная вереница чемоданов и людей, киоск с семечками, забор на той стороне и – за ним – стойбище автобусов.
Мужичонка в замызганной униформе плывет мимо, радостно напевая:

Вот привиделось, что я дома!

Вышел на перрон из вагона!

Здравствуй город мой родной…

Обходчик неистово колотит по колесам. В ушах звон. Сверху висит блеклое небо с вкраплениями алюминия – скоро дождь.
От Екатеринбурга до Усть-Горьевска путь неблизкий, едешь да едешь на северо-восток, и в глазах от сосен рябит. До такой степени устал Максим от этой дороги, что уж не помнит, как вообще ехал. Ноги только гудят от долгого сидения, а так всё, что до местного вокзала – сплошной провал в памяти.
Приземистое, как бы придавленное небом здание вокзала высится где-то справа. С горем пополам Макс находит подземный переход и оказывается в городе. Теперь стойбище автобусов слева, а прямо перед ним стелется унылая площадь с пересохшим фонтаном в центре. Чуть поодаль аккуратная линейка магазинчиков – «Яблонька», «У Варюши», «Всё в дорогу».
Макса окружает сонмище голосов:
– Такси, такси.
– Такси надо?
– Такси недорого, куда едем?
Он отмахивается и идет дальше. Сверху потихоньку накрапывает. Хорошо бы найти какую-нибудь кафешку – дождь переждать, да и кофе после дороги не помешает. Тем более, что до конечного пункта ехать ещё как минимум час, а то и полтора.
Вывеска находится быстро – город большой. Первый этаж массивной сталинки украшен черно-красным: «Drink & Eat». Макс невольно думает, что у владельцев явно лучше с английским, чем с фантазией.
В полутемном помещении он занимает угловой столик. Официантка красива, но неприветлива. Настырно уточняет, нужно ли что-то, кроме эспрессо.
– Лицо у вас кажется знакомым, - невпопад говорит Максим. – А так ничего не нужно.
Официантка театрально поднимает глаза к потолку, как бы говоря – ой, и поинтересней подкатывали – и исчезает. Дождь снаружи расходится, колотит по окнам, заглушая тихую музыку.
Кофе приносят нескоро – по ощущениям, минут через пятнадцать. Максу отчего-то чудится, что официантка голая. Он нервно мотает головой и видит, что одежда на месте. Смахивает пот со лба, краснеет от своих фантазий.
Кофе отвратителен. Макс делает пару глотков и вызывает такси-межгород. Перед уходом он демонстративно кладет под недопитую чашку тысячу рублей чаевых – а пусть знает, на кого глянула с пренебрежением, воображала этакая! Официантка расплывается в улыбке, но сказать не успевает ничего – Макс сбегает. Улыбка у неё странно некрасивая, кривая, портит лицо. Лучше бы не улыбалась. А так – образ навеки испорчен.
У таксиста плотное лицо, узкий разрез глаз и тесно в машине. Он держит баранку обеими руками. Ведет хорошо, плавно. Макса душит ремень безопасности, но снять его никак нельзя. В салоне пахнет затхлым. Из динамиков жалостно и надрывно рвется:

Нарисуй краснеющий закат,

Розу за колючей серой проволкой,

Строчку «мама, я не виноват»…

– Слушайте, а можно это выключить?
Таксист косится недовольно.
– Ты чего, зёма, это ж народная музыка!
– Блатняк?
– Конечно! У нас всю историю простые люди сидельцами были. Ай!
Таксист колдует над панелью. Звучит другое и тише:

Боже, сколько лет я иду, но не сделал и шаг

Боже, сколько дней я ищу то, что рядом со мной…

– Нормально? Ничего против Юрки не имеешь?
Макс кивает и в очередной раз отодвигает ремешок от своей шеи. Дворники лениво размазывают дождь по лобовому стеклу, слева и справа тянется город – сталинский массив сменяется непритязательными хрущевками, с первых этажей исчезает всё, кроме продуктовых и пивных – спальный район. Светофоры и задние фонари автомобилей из-за пелены дождя сливаются в один тусклый красно-зеленый развод.
Таксист поглядывает в сторону Макса, делает музыку ещё тише и говорит:
– Вот погода, да? А конец октября, снегу пора быть. А у нас льет и льет.
Макс опять кивает и упорно молчит. Таксист переходит в открытое нападение:
– Земляк, а ты чего в Дышинске забыл?
– По работе.
– Ну понятно. Металлургический комбинат, значит.
– Он самый. А вы как догадались?
– Да давай уже на ты, зёма! Ты говоришь – по работе. А там, окромя комбината, работы нет. Торгушка еще, но какой лох поедет за десятку в эту срань? Я и смекаю. Ты кем там?
– Дизайнер, - коротко отвечает Макс, но вдруг оживляется и втягивается в беседу: – Я вообще продажник. Пятнадцать лет менеджером. А тут предложил пару годных инициатив, подучился – мне и доверили первый личный проект.
– Пятнадцать лет менеджером? Зяма, тебе самому-то сколько?
– Да уж под сорокет.
– Вообще не дал бы! Серьезно, не больше тридцатки! Эк ты сохранился! А че там дизайнить-то, на комбинате? – таксист усмехается.
– Бренд-бук, в основном.
– Ч-чего?
– Внешний образ, что ли. Как бы вам… тебе объяснить. Короче, чтобы люди представляли завод определенным образом.
– Ну понятно! Это они перед контрактом выпендриться решили. Контракт же у них на носу, знаешь, нет? Мы скоро Дебмаш будем проезжать, так вот директор Дышинского комбината, Петровский, с ними хочет о поставках договориться. Ну, сука, денег там тьма, конечно.
– Сам-то откуда знаешь?
– Ну… люди говорят, - таксист подмигивает хитро. – Я ж из ангурской деревни, всё тут знаю.
– Откуда?
– Земляк, ты чего? Не местный?
– Только с поезда.
– Ну понятно. Проезжать будем – покажу. Деревенька тут по трассе, из неё все мотаются кто в Горьевск, кто в Дышинск, работы-то нет. И все всё знают, - и таксист вновь зачем-то подмигивает. – Вон, кстати, Дебмаш, глянь в окошко-то.
Макс поворачивает голову. Как раз проезжают по эстакаде. Под ней справа громоздится неимоверно длинное здание грязно-бурого цвета с узенькими окошечками. Адресная табличка сообщает: Энтузиастов, 137. Макс едва заметно улыбается – и вправду, в каком городе обходится без пресловутых энтузиастов.
Эстакада уходит вверх и влево, и, обернувшись назад, Макс успевает увидеть частокол труб и балок, торчащих позади бурой постройки. Затем внимание его привлекают разбросанные на заднем сидении книги: «Branding: In Four and a Half Steps» Джонсона, «Толкование снов» Фрейда, его же «Я и они» и ещё куча книг, название которых не разобрать – уж больно вперемежку лежат.
Макс смотрит на таксиста вопросительно.
– А, это. Племяш забыл. Он у меня увлекается этой, как ее… сомни… сомналгия, вроде. Ну, про сны там.
– Сомнология?
– Вот ты умник, земеля! Она самая. Мне, кстати, тут снилось недавно: иду, значит, к доктору, а он мне выдает – у вас, мол, риск инфаркта, помрете скоро. Вот и не знаю, к чему снится такое. У племяша спрошу вечерком. Оно, знаешь, иногда такая чушь!
– Возможно. Я снов не вижу.
– О как! Совсем?
Макс отрицательно качает головой.
– Ну понятно. Земляк, отдыхать надо, это перегруз нервов. Ну, я так слышал.
Выезжают из города – на знаке перечеркнутый Усть-Горьевск.
– Ща тебе аттракцион будет, - таксист смеется. – Город кончился, тут такая дорога, что, сука, можно на сутки встрять! Повиляем чутка, ты это.. не ссы, земляк!
Пару километров едут нормально, потом новый асфальт действительно заканчивается, и тянется впереди дорога сплошь в рытвинах да колеях. Таксист судорожно рулит, пытаясь объехать все неровности, но машину то и дело подбрасывает. Тогда он съезжает на грунтовую обочину. Колеса тонут в грязи, размытой дождем, но преодолеть самый разбитый участок все же удается.
Дальше ямы кое-как засыпаны щебнем. Справа тянется голое поле – осеннее, желто-серое. Слева, со стороны Макса, такое же, только рассеченное пополам реденькой березовой рощицей. Солнце сбрасывает с себя алюминиевые цепи и светит, и слепит. Таксист опускает козырек. Макс щурится, не решаясь хозяйничать в чужом автомобиле.
Минуют склады, проезжают мимо серого бетонного гроба с вывеской «Автобаза». У дорожного столба с табличкой «Малые Сокоры» трасса резко уходит вправо. По левую руку остается небольшой сосновый лесок, просека и запыленная деревенька.
– Вон она, за соснами! – радостно сообщает таксист.
– Кто?
– Да ангурская деревня, я ж говорил! Я сам оттуда.
– Почему ангурская? Она ж Сокоры называется.
– Ну, народ мы такой, - таксист хмыкает. – Ангу́ры. Раньше-то здесь мы только и жили. Ну как раньше – лет триста назад, может. И названий тоже много наших. Сокоры – птицы, значит. Мимо реки поедем – там на другом берегу ещё Тыйра́ есть, поселок. Так у них многие и по-русски ни бельмеса. Традиции чтут.
– А дизайнер как по-вашему? – Максим издает смешок, вроде как удивляясь собственной дурашливости.
– Пес его знает. Дизайнер – оно вроде как художник. Осташы́, значит. Вообще у нас говорят – кто снов не видит, тот бога не видит. Так что ты это, зёма, береги нервы-то. Береги. А там глядишь, чего и увидишь.
Макс молчит. Традиции древних народов его как-то не интересуют.
Проезжают Новогорьевское – по главной дороге, вполне сносной. Сам поселок – мешанина бесконечных гаражей, бараков и кирпичных домов с содранной кожей – штукатурка всюду отпала.
Дышинск встречает промзоной – бетонные заборы да ячейки складов местного комбината.
Где-то совсем далеко по правую сторону блестит река.
– Адрес-то какой? – уточняет таксист.
– Адрес не знаю, телефон сдох. Гостиница «Соболёк».
– Ну понятно. Скоро будем. Тут пятнадцать рублей за кило́метр, знаешь? Итого с тебя… так... пятнадцать на сто пять... это получается... получается… короче, косарь шестьсот с тебя, земляк. Пока подъезжаем – как раз лишний кило́метр намотаем, а?
Макс не возражает. В своё оконце он видит крытые торговые ряды, потом небольшой торговый центр. Сразу за центром сворачивают во дворы.
– Вон она, «Соболёк». Вывеска зеленая, видишь?
Максим утвердительно кивает, расплачивается и карабкается наружу.
– Удачи тебе с твоим брандбуком! – кричит таксист в приоткрытую дверцу.
– Спасибо, пригодится. Кстати, я всю дорогу думал. Лицо у тебя знакомое. Мы никогда не пересекались?
– Да ты чего, я дальше Дебя́нки ни ногой, ни колесом, - таксист смеется.
– Видимо, похож ты на кого-нибудь. Из знакомых.
– Бывает, земляк. Всякое бывает.

2. Фиолетовый

– Номер 4, - администратор протягивает ключи.
Гостиница занимает последний этаж пятиэтажного дома. Других в городе попросту не существует. Стойка ресепшн зачем-то пафосно-мраморная, со стеклом. Стертый уголок обнажает тайну – мрамором прикидывается обычное дерево, не самое дорогое, обтянутое дешевой пленкой с рисунком соответствующей текстуры.
– Чемодан сдаёте или с собой в номер?
Макс оглядывается по сторонам, но чемодана не находит.
– Неужто потеряли? – участливо интересуется бесполый администратор.
Макс пытается не паниковать. Роется в своих спутанных мыслях, прокручивает недавнее прошлое. Быть может, в такси? Но никто не открывал багажник. Тогда в кафе? Там, впопыхах убегая от высокомерной официантки, бросил? В кафе были ребристые ступеньки на крыльце. Только Макс не помнит звук, с которым чемодан стучал по ним при подъеме. Не было чемодана. На вокзале? Макс отчетливо видит себя со стороны: одной рукой отмахивается от табачного дыма, вторую спрятал в кармане, мимо плывет мужичок с дурацкой песенкой.
В руках нет ощущения сбора вещей. Чемодана вообще не было. Макс тяжело сглатывает, изображая испуг, но на самом деле нет никакого испуга. Он даже не удивлен. Говорит спокойным тоном:
– Да, видимо, я без вещей. Приготовьте щетку, полотенца, ну и всё по списку.
– По какому списку? Два полотенца и гель для душа. Больше ничего нет.
– А как же я…
– Да вы в торгушку сбегайте! Торговый центр на главной улице, вы его должны были проезжать.
Максим кивает и спускается на улицу.
Куча кичливых магазинчиков под одной крышей – вот и вся торгушка. Музыка звенит под потолком. У хозяйственного прилавка хмурая очередь. Продавщица, миленькая, но сильно полная блондинка, всем улыбается, да люди-то все равно невеселые, глядят недобро. На бейджике у неё красуется:

Анна ЯКОВЛЕВА

продавец

Анна. Максу это имя кажется неприятным – из-за развода, не более того. Потому и он, подобно прочим, одаривает её злобным взглядом. И улыбка на круглом женском лице тает, тает понемногу, пока не исчезает совсем. Остаются тусклые голубые глазки с разрушающимся от возраста цветом, скорбный, стянутый книзу рот и небольшие морщины. Макс вглядывается в этот кожный рельеф. Отчего-то не по себе…
Он вскакивает от солнца, бьющего по глазам. Совсем не помнит, что было вечером. Недопитая бутылка вина на полу однозначно намекает на причины амнезии. Тошно, но голова не болит. Кушетка в номере старенькая, но вполне удобная – владелец удосужился купить к ней новый матрас. Напротив ещё одна кушетка – номер двухместный с раздельными кроватями.
Макс смотрит на наручные часы – дешевая копия Raymond Well, купленная для фальшивого лоска, показывает 2:04. Разгар дня.
Смартфон, на который в своё время ушло две зарплаты (иначе никак, если на технике красуется надкушенное с левой стороны яблоко), вибрирует.
– Алло.
– Макс, мы с Ти́бой на горьевском вокзале. Скинь номер такси, мы тут, типа, никогда не были.
– Да, погоди минуту.
Как вчера таксист говорил? Сто пять километров? Долгая дорога. Чтобы пережить ожидание, Максим растягивается на кушетке и тонет в новостной ленте. Первая новость из местных:

ДЫШИнск НЕ ДЫШИт

В воздухе в Новосельевском микрорайоне зафиксировали повышенное содержание оксида азота. Загрязняющего вещества оказалось в четыре раза больше нормы…

Следующая же новость говорит об обратном:

ДЫШИНСК ВНОВЬ ЗАДЫШАЛ!

Администрация города совместно с руководством Дышинского металлургического комбината разработала дорожную карту по переходу завода на новый, экологичный тип производства.
Этому способствовала…

Что ж, беда с фантазией не только у владельцев небольших кафе, лениво думает Макс. Журналисты тоже этим страдают. И каждый из них наверняка считает бездарную игру однокоренными гениальной идеей.
В номер заваливаются Илья и Тиберий. У Ильи серое лицо от бессонных ночей, проведенных в плену видеоигр. Тиберий одет с иголочки, выглядит, как всегда, безукоризненно и надменно.
– Типа, отдыхаешь? – спрашивает Илья и усаживается на вторую кушетку.
Макс кивает.
– Максим, ты меня, конечно, извини, но.., - Тиберий, как всегда, чеканит в своей речи обороты вежливости, а остальное сжевывает, так что на самом деле звучит это примерно так: «Мксим, ты мня, кнечно, из-ви-ни, но…». - …но ты зачем вообще раньше нас сорвался? Договор подписывать завтра.
– Проникнуться атмосферой городка, - загадочно отвечает Макс.
– Да, это я помню, - и Тиберий, не замечая удивленных ухмылок, исчезает.
– Он в соседнем номере. Типа, получше заказал, одноместный.
– Да бог с ним, все равно кому-то в одноместном пришлось бы селиться.
– Никак я не пойму, по какой накурке его родители назвали. Типа, древними римлянами себя возомнили?
Макс молчит.
Вечером все трое ужинают в забегаловке через два квартала. Илья первым делом восторженно кричит:
– Гля, да тут же советский стайл! Вон, и стаканы граненые!
– Илья, ты городишко видел? – спрашивает Максим. – Это не стайл, а реально столовка, которая с советских времен осталась неизменной.
– Типа, город, застрявший в прошлом? Прикольно. Тибон, ты договор-то составил уже?
– Я же не ты. Давно всё сделано. Это ты сайты клепаешь за ночь накануне дедлайна, а потом неделю слезно молишь заказчика об отсрочке, игроман хренов. Из-ви-ни-те, по-жа-луй-ста, - Тиберий ловит идущую мимо разносчицу, - не подскажете, когда будет наш кофе?
– Я сейчас уточню.
– Девушка, спа-си-бо вам огромное. Макс, ты, кстати, как вообще вырвался? У тебя же бракоразводный процесс идет.
– Вроде ты говорил, если я не явлюсь, заседание перенесут. Мне проект очень важен. Первый, все-таки. А Петровский ни в какую дистанционно не соглашался работать. Хочу, мол, чтоб команда духом производства прониклась! Ну, любой каприз за ваши деньги, так ведь Михеич говорит.
– Михеич задрал! – заявляет Илья. – У нас в фирме три контракта дорогущих, предоплаты внесены. А он мне за прошлый сайт неделю перевести не может. Командировочные только выписал.
– А тут по справедливости, - Тиберий смеется. – Как ты задерживаешь ему, так и он тебе. Кстати, зачем тебя потащили, я вообще не пойму. Ладно, Макс, ему там проникнуться чем-то надо. Но от тебя-то сайт требуется по готовому проекту, дома бы сделал по-быстрому.
– Ну, типа, не одному Максу надо проникнуться. Или даже проникнуть, вон, официантка вполне симпотная, - Илья тоже смеется. – Да и, знаешь, новые впечатления! Не, я не жалею.
– И я в двадцать пять впечатления ценил, - Макс задумчиво глядит в потолок, кашляет и пытается продолжить: – А сейчас…
– Не разводи. Ты лучше толком скажи, что там у вас с Анькой, я, может, проконсультирую по суду.
– Да бог знает, что бабам нужно. Не хочет со мной и всё. Я, мол, всю жизнь неприкаянный, кучу работ сменил, везде никто, менеджером не продвинулся… а, ну её!
– Как не продвинулся? Здрасьте, мужик только талант в себе открыл, а тут. Нет уж, из-ви-ни, но стерва она у тебя.
– Да не верит она, что получится. Я и сам не верю. Ни профильного образования, ничего, а тут бац – и проект. Был бы я бухгалтер – решил бы, что подстава. Хорошо, дизайнеры по финансовым схемам не проходят, - Макс издает смешок, как бы показывая, что пошутил.
– Подвести под схему можно кого угодно, - Тиберий авторитетно кивает. – Я, кстати, смотрел, вроде СМИ этот комбинат не очень жалуют. Зачем им брендбук? Все равно не поможет.
– Вот про СМИ, - вклинивается Илья. – Я недавно читал, что гостиницы в квартирах больше нельзя размещать. Правда или, типа, шок-контент опять?
– Почему нельзя? – удивляется Тиберий. – По Поселковому кодексу можно.
– Скажешь тоже, поселковому. Чего бы им врать?
– В компетенции моей сомневаешься? Я тебе даже процитирую. Поселковый кодекс РФ, подпункт «с» пункта 4.4 части 4 статья 11, гласит, что – и это, заметь, дословно – не допускается размещение в жилых помещениях промышленных производств, гостиниц, за исключением случаев, когда такое размещение произведено в соответствии с Федеральным законом «О гостиничной деятельности, гостиничных услугах и туристском комплексе вместе с регламентом предоставления гостиничных услуг гражданам физическим лицам», а также иными федеральными законами и не противоречит основаниям, изложенным в статье 137 настоящего кодекса. Уф, - Тиберий самодовольно указывает пальцем на свой лоб. – Не голова – компьютер!
– Околесица какая.
– Точно. Типа, я ни хрена не понял, кроме того, что где-то было число 11.
– Слышал я, в нумерологии это число богини подземного царства, - совсем невпопад замечает Максим. – Вроде как число жизни и смерти.
Разносчица позади него хохочет.

3. Зелёный (болотный зелёный)

Макса трясет. Он не знает, почему – на улице не так уж и холодно. Небо нависает серое, с едва различимыми ржавыми вкраплениями – то ли пожар где, то ли заводской дым пропитал облака насквозь.
Короб остановки недалеко от торгушки открыт со всех сторон. В нем сидит тихонькая старуха и пережевывает воздух. У старухи клетчатая сумка и недобрый взгляд, словно её жизнь обидела, да за долгие годы обидела не раз и не два.
Илья постоянно трет глаза – он полночи залипал в ноутбук. Оттого мешки у него под глазами стали совсем синие, даже страшно. Тиберий переминается с ноги на ногу, то и дело шарит рукой в дипломате – проверяет, всё ли на месте.
– Почему мы едем на автобусе? – спрашивает Макс и тут же смущается – наверняка это уже обсуждали раньше. Но Макс не помнит, что было раньше – для него замызганная остановка возникла сразу после хохота официантки. И Макс обреченно думает, что проблемы со сном явно усугубляются. Его фальшивые часы показывают десять минут третьего.
Тиберий глядит на него удивленно и молчит. Илья, кажется, совсем не слышит.
Появляется автобус – 137-ой, как раз до комбината. Одно из его окон завешено табличкой с описанием маршрута:

ул. Колхозная

Сады

ул. Энтузиастов

Роддом №4

ВЛКСМ

ДК им. Яковлева

Октябрьская площадь

ДТИ

ул. Заводская

ДЫШМЕТ

Куцевский поселок

11-ый км (кладбище

Через ТЦ по Снегирева

Макс оборачивается на случай, если старухе надо помочь забраться в салон – но старухи нет, только сумка стоит. Он пожимает плечами, втискивается в бесформенную массу на передней площадке и краем глаза замечает, что сумка вроде как двигается. Макс отмахивается и всю дорогу убеждает себя, что это ерунда – так, ветер подул или привиделось на фоне стресса.
На ДК им. Яковлева пытаются зайти ещё люди, но места для них нет – Тиберий надежно удерживает позиции у задних дверей и никого не пускает ради личного комфорта, а спереди и так битком. Макс нависает над уставшей женщиной лет сорока. Смотрит на неё пристально и вдруг совершенно бессознательно выдает:
– Лицо мне ваше кажется з.., - он ловит себя на мысли, что уже не раз это говорил в последнее время, кашляет и умолкает.
Женщина глядит растерянно, глядит во все свои голубые глаза с разрушающимся от возраста цветом.
– На ДТИ! – кричит она громко, почти истерично, и исчезает.
К Дышмету людей в салоне почти не остается, и Макс с товарищами беспрепятственно попадают из автобуса в нагромождение старых гаражей, за которыми высятся трубы и каменные глыбы.
– Ты зачем женщину напугал? – Илья смеется. – Типа понравилась?
– Она на мать мою похожа. Вернемся домой – схожу на кладбище к родителям. Давно не был, - Макс тянет паузу и говорит веселее: – А ты, Илюха, не ти́пай. Я когда молодой был, тоже всё типа да типа. Модно было. А потом избавлялся долго – все-таки слово-паразит, в общении с клиентами не очень приветствуется.
У Петровского большой круглый кабинет. А стол стоит длинный-длинный – метра три, и на дальнем конце кривляется сам Петровский.
– Ну чего, ребятушки, глянули производство наше?
– Да, вполне технологично, - отзывается Макс, не особо понимая, как себя вести.
– Технологично! Дружище, тут столько бабла вложено, ещё б оно было не технологично! И ещё бабки надо привлечь. Так что вы, ребятушки, постарайтесь.
– Может, договор сначала почитаем? – уточняет Тиберий.
– Почитаем, почитаем. Ты юрист или как? – Петровский ерзает на стуле, будто его беспокоит что.
– Я полноправный представитель фирмы Тиберий Корункаев. Действую на основании нотариально запечатанной доверенности согласно правилам Коммерческого кодекса, а именно статей…
– Всё! Не грузи! Бабам будешь показывать, какой ты умный. Доверенность давай.
Тиберий протягивает конверт. На конверте – гербовая печать с надписью «Нотариус Илья Горев». Внутри – крошечная справка от руки, подтверждающая полномочия.
У Макса в голове просыпается второе, глубинное сознание. Это сознание мягко шепчет ему, что так не бывает, что нотариусы работают иначе.
Ты вспомни, – совсем тихо говорит внутренний голос, – разве так всё выглядело, когда ты наследство оформлял? Нет, Макс, тут подстава какая-то.
Комната вращается, опрокидывается набок, и Максу чудится, будто он лежит на стене, как на лежанке, а пол и потолок – новые стены и есть. И стоят на одной из новых стен люди, как ни в чем не бывало, и совершают очевидно странные действия.
– Вам плохо? – беспокоится Петровский.
– Макс! Макс! Ау!
Максим приходит в себя. Тяжело сглатывает, извиняется и падает на стул. Где-то глубоко в голове все ещё зудит: подстава, подстава, - но Макс затыкает внутренний голос.
– У тебя сердце не болит? – участливо спрашивает Илья, а мешки под его глазами от беспокойства синеют ещё больше.
– Почему именно сердце? – Макс потирает виски.
– Воды ему дайте! Дружище, я тебя заклинаю – доживи до конца проекта! Мне тебя хвалили, так что давай уж – доделай, и только потом помирай, - Петровский неприятно смеется, затем возвращается к доверенности на обычном бежевом бланке.
– А где справка? – удивляется Макс, но его никто не слышит.
Контракт подписывают быстро, хотя Петровский долго возмущается на тему форс-мажора, неоднозначно указывая в сторону Максима и едва слышно говоря:
– Ходячий форс-мажор.
Тиберий как-то его убеждает и теряется в дальнем углу с подписанным договором.
– Ну, доходяга, твои предложения? Логотип, там, цвета?
– Желательно знать, для чего вообще нужен новый образ. Ради контракта с Дебмашем?
– Дружище, я рад твоей осведомленности. Но дело не только в Дебмаше. Мы планируем решить некоторые… эм… скажем, проблемки, увеличив количество покупателей. Продавать мелким ИП, разного рода частникам, выйти на столицу, понимаешь? Ну и Дебмаш, само собой, никуда не девается. Начальник там молодой, что сейчас у молодых-то в фаворе? Может, патриотичное что-то?
– У вас же не госзаказ, - Макс натужно смеется. – Будет госзаказ – перекрасим в триколор. А пока надо… что-то экологичное, я думаю. Вы же знаете, какие сейчас новости. Там митинг против мусора, тут СМИ верещат о загаженности воздуха. Тем более, прошла новость о вашем сотрудничестве с администрацией – ну, по переходу на экологичный тип производства.
– Это хорошо, да! – одобряет Петровский и, ни к кому конкретно не обращаясь, добавляет: – Верно говорили, мужик-то шарит! Ну, и чего там с этой экологичностью?
– Зелёный цвет, два оттенка, чтобы играли на контрасте. Больше светлого, а темный в довесок. И логотип… пока не знаю, у аналогов обычно фигурные полосы.
– То есть ты считаешь, что я триста штук отвалил за зелёные полосочки, да?
– Нет, конечно, - Макс заметно смущается. – Надо думать, нельзя же так сразу…
– Дружище, не затягивай. Экологичное, зелёное… что это может быть? Давай-давай, соображай.
– Жаба, - произносит Макс против своей воли и пугается этого.
– Жаба это хорошо, - на полном серьезе отвечает Петровский.
Максима снова мутит.
– Рисуй жабу! Ох, люблю, когда всё быстро решается. Сидите-сидите, сейчас кофе принесут.
Кофе приносит секретарша, до невозможности похожая на официантку из кафе «Drink & Eat» - вроде симпатичная, но улыбка странно некрасивая, кривая, портит лицо.
Огромный Петровский вылезает из-за стола, чтобы попрощаться. И чем он ближе – тем он меньше. Меньше, меньше, а как подходит вплотную – вовсе карлик. Ленивым движением пальца просит Макса наклониться и шепчет ему в самое ухо противным, липким голосом:
– Мой рост 137 сантиметров, - хихикает и зачем-то тыкает Макса в лицо. – Только 137, можешь себе это представить?
Максим сбегает на улицу – хочется свежего воздуха. Но тяжел воздух, горчит – никак им не надышишься.
– Ты вроде как не в себе, - говорит Тиберий, вышедший следом, и хлопает Макса по плечу.
– День дурацкий. А на остановке сумка уползла. Там у бабки живой кто-то хранился.
Тиберий пожимает плечами и двигается в сторону остановки. Илья никак не выходит. Глубинное сознание беспокойно сообщает: что-то не так, Макс.

4. Жёлтый

– Анька, может, и не поэтому на развод подала. Точнее, не только поэтому, - Максим выдерживает небольшую паузу и продолжает: – Детей она хотела. Да я всё думал – вот наладится жизнь, пойдут и дети. А жизнь как-то не налаживалась и не налаживалась. Как итог – два аборта. Ей, наверное, тяжело это было.
За окном шумно, за окном крики. Тиберий явно игнорирует размышления Макса о семейной жизни, уткнувшись в ноут, и тот наконец спрашивает:
– Что там за крики?
– А ты бы отвлекался иногда от земноводных и ностальгии. Рабочие вторые сутки бастуют. Вчера Дышмет облепили, сегодня уже и на площади собираются, администрацию к ответу призывают. Тут здание бывшего Облисполкома через два квартала, там теперь мэр заседает.
– И чего они хотят?
– Кровно заработанных, конечно. Позавчера работяга один прямо в цеху вздернулся – им, оказывается, третий месяц не платят. И пошла стихийная реакция. Тут вот пишут, будто даже коктейль Молотова закинули Петровскому в кабинет. Он сам, считай, вторые сутки в осаде. На, глянь, - и Тиберий разворачивает экран ноутбука.
Макс видит мерцающие буковки:

ДЕБЯНСКИЙ ВЕСТНИК

ежедневное интернет-издание

ДЕБЯНКА ВСТАЛА НА ДЫБЫ

Дышинск находится на грани социального взрыва. Его причиной стали массовые задержки зарплат на Дышинском металлургическом комбинате.
Рабочие со вчерашнего утра осаждают здание комбината. Есть информация о попытке взорвать кабинет директора предприятия, однако официальные источники её не подтвердили.
Сегодня в полдень стихийный митинг начал собираться и у городской мэрии.
Напомним, что ДМК является градообразующим предприятием, и в городе может начаться настоящий бунт…

– Мда. Плакал наш контракт, - констатирует Макс.
– Не факт. Сейчас им по ушам поездят, если не поможет – разгонят. У нас это быстро делается.
– Вообще жуть, конечно. Три месяца…
– Давай без нытья о социальной справедливости. У нас проект. Сочувствовать можно сколько угодно, но нам выгодно, чтобы их затолкали обратно по домам. Так что занимайся-ка лучше дальше земноводными, - Тиберий подмигивает.
– Просто я их понимаю. Я когда ещё менеджером был – у меня зарплату почти на три месяца в стоп-лист поставили. До сих пор должны, падлы.
Максим продолжает колдовать над схематичным изображением жабы в редакторе. Три линии – одна выгибается кверху, вторая снизу обозначает брюхо. Они сливаются справа, образуя угол морды. Третья линия идет полукругом, изображая жабьи лапки. Все-таки Петровский отвалил триста штук за три линии, самодовольно думает Макс.
Шум снаружи нарастает, отчетливо слышен мат, и приходится закупоривать окна.
Темнеет.
На фальшивых часах 2:11.
– Странно, два часа дня, а темно, как ночью.
– Какие два часа! – удивляется Тиберий. – Вечер давно. У тебя часы-то идут?
Максим внимательно смотрит на циферблат. Секундная стрелка дергано следует своему ритму.
– Идут вроде. Хотя и вправду, я, как ни гляну – все время два часа. Ну, плюс-минус.
Тиберий корчит морду в духе «я же говорил» и прячется в своем ноутбуке.
Макс сохраняет последние изменения в файле с жабой, выходит на улицу. Холодно и сыро. Свет в фонаре трепыхается, будто вот-вот погаснет. Вдоль торгушки угрюмо шествует толпа рабочих – тоже в сторону администрации. Воздух дрожит от криков, дрожит от топота ног.
Отходить от гостиницы Макс не решается.
Далеко-далеко слышна безудержная сирена – надрывается истошно, и кажется, что не сирена это, а хор голосов, и голоса скоро захрипят от натуги. Сирена воет ближе, Макс от неё глохнет, а по дороге, едва просматривающейся со двора сквозь просвет зданий, проносятся полицейские машины. Одна за другой, штук, наверное, пятнадцать. Следом тащатся пазики.
Вскоре сирена глохнет, шум толпы у администрации становится невыносимым, и Макс прячется в здании.
– Полиция приехала, - безучастно сообщает он Тиберию, вернувшись в номер.
– Я слышал. Ты на поезд меня не провожай, а то вон как неспокойно.
– На поезд?
– Макс, ты чего? Недавно обсуждали. Я здесь все закончил, договор на руках, мне ехать надо. И ты давай не задерживайся.
Макс кивает и совсем невпопад спрашивает:
– Слушай, Тиб. А что им будет за эти беспорядки?
– Ясное дело, дубинкой по башке. А потом сроки на основании статьи 4 Кодекса о преступлениях против власти. Процитировать?
– Нет. Не нужно. Знаешь, мы с Аней сериал смотрели, месяца два назад, ещё до развода. Про кондитерскую. Вроде как комедия. Там персонаж был один – юрист, как ты. Тоже всё наизусть цитировал. И чего тебя родители Валей не назвали, - Макс глухо смеется, но тут же пугается чего-то, а чего – сам не знает.
Взгляд его цепляется за визитку на прикроватной тумбочке:

Илья ГОРЕВ

Нотариус

тел. +7 (343) 257-63-90

В памяти тут же всплывает серо-синее лицо тёзки этого самого нотариуса.
– Тиба, - зовет он тихо. – А где Илья?
– Какой Илья?
– Молодой программист. С нами был.
– Молодой? – Тиберий глядит с каким-то сожалением, и не на собеседника даже глядит, а просто в никуда. – Нет, Макс. Нет. Молодость уходит безвозвратно, ты уж прости.
У Максима голова кружится. Без сил он падает на свою койку и сидит неподвижно. За окном непроходимый мрак, а Тиберий ушел – как именно ушел, Макс не помнит, но в ушах все ещё стоит звук дверного хлопка.
На улице гремит взрыв.
Максима трясет.
Он вскакивает с койки и бросается к окну, но никакого окна больше нет. Вместо него посреди номера совершенно неуместно громоздится прилавок с книгами. За прилавком стоит недобрая старуха с клетчатой сумкой и улыбается во весь свой беззубый рот.
Что-то не так, - с тревогой напевает внутреннее сознание, но Макс почему-то принимается спокойно рассматривать книги. Среди гор дешевой фантастики и советской литературы взгляд его вырывает уже знакомое «Я и они», учебник по кардиологии и яркую энциклопедию под названием «История римского права». Макс бессознательно тянется к ней, открывает первую попавшуюся страницу, ближе к началу, и медленно читает, зачем-то вслух:

Тиберий Корункарий (Tiberius Coruncanius; умер в 243 году до н. э.) известен в истории римского права тем, что одним из первых стал давать советы гражданам касательно их юридических споров…

Макс закрывает книгу. На старуху смотреть ему невыносимо страшно. А та скрипучим голоском произносит:
– Бери детям. Дёшево отдаю. 137 рублей.

5. Красный

Максим лежит в постели и не знает, как здесь оказался. Он думает, что спал и только что проснулся, но не уверен в этом. Снаружи шарашит солнце – слишком яркое для поздней осени. На смартфоне загружен themtube. Макс смотрит видео о вчерашнем бунте, снятое очевидцем.
Толпа рабочих теснит полицейских, несмотря на всё их мощное обмундирование, переворачивает пазик, бьет шлемы монтировками. В здании администрации выбиты все стекла. Кто-то стреляет по протестующим, но это никого не останавливает. Потом в камеру прилетает дубинка, и экран заливается рябью.
Через пару минут видео уже заблокировано.
Поверх новостной ленты нагло висит всплывающее окно:

ЧТОБЫ НЕ БЫЛО ИНФАРКТА, ДОСТАТОЧНО ВСЕГО ЛИШЬ… читать далее

Знаем мы ваше «читать далее», злобно думает Макс. Настраивает блок против рекламы и листает ленту.

ДЕБЯНСКИЙ ВЕСТНИК

ежедневное интернет-издание

РУССКИЙ БУНТ

Протесты в Дышинске разгорелись с новой силой. Прибывшую для подавления митинга полицию просто смели с улицы.
В полночь ОМОН открыл огонь по протестующим, однако через пять минут был обращен в бегство. С обеих сторон баррикад есть жертвы. По предварительным данным, один протестующий убит, двое омоновцев получили тяжелые ранения…

ГАЗЕТА «ДЫШИНСК»

ГОРОД СОТРЯСАЮТ ВЗРЫВЫ

Сегодня ночью стихийный митинг перерос в кровожадный бунт. Несколько цехов ДМК взорваны. Судьба директора комбината, Петровского Б., неизвестна. Прибывшая на место полиция подверглась нападению и была вынуждена отступить. Есть жертвы…

ГЛАС ОТЕЧЕСТВА

правильный вектор

РЕВОЛЮЦИОННАЯ МРАЗЬ

Поистине трагические события разворачиваются в городе Дышинске Дебянского края. В то время, как наша Страна переживает небывалый экономический подъем, на окраинах её активизировались враги. Кучка протестующих, возглавляемая прозападными агентами, устроила настоящий погром. Провокаторы решили повторить трагедию Кровавого воскресенья – они вынуждают власти применять силу.
Нам понятно, зачем это делается – уже завтра либеральные СМИ будут пестрить фотографиями «невинно убиенных» врагов и предателей…

Несмотря на новости, на улице царит странное затишье. Макс осторожно подходит к окну, ощупывает стекло, желая убедиться, что оно действительно существует (перед глазами все ещё стоит лицо неприятной старухи… шевелилась ли её сумка?), дергает ручку и высовывается наружу. Двор чудовищно пуст. От тишины закладывает уши – настолько она оглушительна посреди города.
Тиберия и Ильи нигде нет. Их и не было, - напоминает второе сознание, но Макс в очередной раз его затыкает.
Мини-холодильник пуст.
Максим долго одевается, неуклюже орудуя ватными руками, запирает номер, сбегает с лестницы вниз и идет к торгушке. Снаружи толпятся люди, в основном женщины, и едва слышно перешептываются:
– В пять утра из Горьевска армия приехала. Стреляли много – я слышала.
– А площадь-то у мэрии перекрыта. Говорят, трупы собирают.
– Омоновцы по домам бегают, вяжут всех подряд – всех, кто на заводе числится, даже если и не выходил.
– Ага. А у Аньки муж пропал, слыхали?
– Да убили его вчера.
– А на Октябрьской-то, знаете? Праздник устроили. Срочно в восемь утра развернули сцену, музыкантов согнали. Народные гуляния.
– Да-да. Фестиваль спорта и музыки. Чтоб нас-де отвлечь. Туда даже пошел кто-то.
– Да кто пошел-то? Два с половиной инвалида.
– Петровский с кассой сбежал, слышали?
На Макса подозрительно косятся и разом замолкают.
В торгушке тоже висит противоестественная тишина. Музыки нет, а люди, хотя и собираются в очереди, все какие-то пришибленные, и даже ступают тихонечко – словно армия на топот прибегает. Вереница женщин и детей бесконечна – покупают всё одно, всё одно, следуя негласному ритуалу: хлеб, соль, гречка. Хлеб, соль, гречка. По несколько упаковок в одни руки. Кто-то плачет – и тоже едва слышно плачет, то ли от страха, то ли от стеснения.
За прилавком стоит продавщица – миленькая, но сильно полная блондинка. Совершенно голая. её внешний вид почему-то никого не удивляет. Бейджик приколот прямо к большой обнаженной груди, и на нем сквозь кровь легко читается:

Анна ЯКОВЛЕВА

продавец

– Ну? Вам тоже гречку, соль, хлеб? – недовольно вопрошает женщина, но Макс её не слышит. Макс смотрит, как колышется её тело, как при каждом мимолетном движении под бледной кожей трепыхается плотная масса, как кровоточит проколотая грудь. Он бессознательно тянется к этой груди с вполне очевидным вожделением, но люди в очереди недовольно шикают.
– Хамло! – горланит пожилая дама позади.
– Верно, чего к женщине пристал!
– Да извращенец! Вон, видно же, зенки стеклянные!
Макс трясет головой, желая прогнать видение, но продавщица все равно голая. Он решает, что только для него. Как в случае с той официанткой.
– Яковлева – девичья фамилия моей жены, - как-то невпопад сообщает он толпе, затем говорит самой женщине, заглядывая ей прямо в голубые, с расходящейся по швам роговицей, глаза: – Вы на мою первую девушку похожи. Мы с ней встречались давно, в школе еще. В десятом классе. Целовались. Только голой я её не видел никогда.
– Ты дурак? – недоуменно спрашивает продавщица, хотя игривый взгляд её как бы сообщает: смотри же, ну, я только для тебя такая…
Макс сбегает без покупок. Мимо проезжает зеленый автобус с военными. Следом – пазик. В окна таращатся ошарашенные лица, превращенные в кровавое месиво – четыре пары испуганных глаз навыкате сияют на фоне бесформенной красноты.
– Иваныч там, - шепчут в толпе. – А он все эти дни дома пил. Ввалились, говорят – ты бригадир, ты виноватый и есть. И давай дубинками да ногами охаживать – он слова сказать не успел. И это при детях.
– Твари.
– Зарплаты отрабатывают, че. Цепной псине на кого покажут – того и кусает.
– Так ведь и у них дети есть!
Макс поскорее уходит – чужие разговоры его утомляют.
Часами (кажется) бесцельно бродит он по городу, и всюду встречает полицейские пазики, армейские машины и грозную тишину. Людей нет.
На сломанных часах 2:13, а сверху уже падает ночная мгла – именно падает, резко, как театральный занавес. И появляются прохожие, возвращающиеся с праздника на Октябрьской – натужено-довольные. И играет музыка. Оживает понемногу осажденный город. На всех лицах и вещах почему-то сиреневый отблеск.
Максим бесцельно сворачивает с какого-то проспекта на боковую улицу и вдали вновь видит торгушку. Сквозь городской шум из динамиков торгового зала до него доносится песня. Совсем тихо, но по мере приближения она нарастает, она почти кричит. Когда здание оказывается позади, звук растворяется понемногу в воздухе:

Разгибает спину мой былинный народ,

Раздвигает стены наша гневная мощь!

Солнышко зовёт нас за собой в поход,

На гибельную стужу, на холодную ночь…

Во дворах музыка ещё слышна, но слов не разобрать, а у гостиницы пропадает вовсе:

Вижу – поднимается с колен моя Родина!

Макс отчетливо ощущает, как в нос врезается запах табачного дыма, хотя рядом никто не курит – видимо, только что курили у подъезда.
В номер идти не хочется. В номере – клетка. Почти как в пазике, из которого таращились страшные глаза. Разве что не бьют.
И Максим сворачивает налево. Через дворы да закоулки идет Максим в сторону здания бывшего Облисполкома. Облисполком, а ныне мэрия – это серый монолит, вырастающий из земли посреди пустынной площади и увенчанный бюстами советских вождей. На нем красуется свеженький плакатик:

ГРАЖДАНЕ! НЕ ПОДДАВАЙТЕСЬ ПРИЗЫВАМ ПРОВОКАТОРОВ!

На балконе здания напротив висит ещё один:

ВЫХОДЯ НА НЕСОГЛАСОВАННУЮ АКЦИЮ, ПОМНИ – ТЫ НАРУШАЕШЬ ЗАКОН!

Оцепления уже нет. Макс неспешно двигается по площади, не понимая даже, зачем – он как в тумане. Под ногами пляшут тусклые отблески сиреневого света, и ещё повсюду бурые пятна. Весь асфальт залит. Кровь, думает Максим и содрогается всем телом. Кровь это страшно.
Становится зябко.
Макса одергивают за рукав. Он каменеет, полагая, что наткнулся на полицию, поворачивает голову и видит перед собой не омоновца, не военного и не участкового, а всего только бомжа в грязной телогрейке.
Бомж раскрывает рот, говорит голосом таксиста:
– Зяма, выручи, а? Ну двадцатку хоть.
От него разит перегаром. Макс окунается в эту волну зловония и внимательно рассматривает лицо бездомного, но никаких знакомых черт не обнаруживает.
– Я тебя знаю? Ты ангур?
– Ангар, - развязно передразнивает бомж. – Я у тебя вчера мелочь стрелял. На площади пятого года, неужто не помнишь? Там ещё бабка книгами торговала.
– Вы не могли вчера. Там – не могли. Я здесь неделю уже.
– Не-не, зяма. Гораздо меньше, - бомж противно кашляет.
Пропитое лицо его отливает сиреневым, как всё вокруг. Макс озирается по сторонам, пытаясь отыскать источник неестественного света, задирает голову и видит над собой ярко-сиреневое небо.
И сиреневые плывут облака, закрывая от посторонних глаз сиреневую же луну, и сиреневая ночная мгла по земле стелется…

6. Чёрный

– У меня одноклассница была, Леся. Мы с Леськой весь десятый класс вместе гуляли. После кино целовались – ну знаешь, как это бывает, денег у отца натыришь и ведешь девушку в кино, как король. Чипсы ей покупаешь, - грустно усмехается. – Я помню, зимой это было… после «Титаника», как раз его крутили. А может, после другой какой лирической ерунды. Я её тогда поцеловал первый раз. И руки ниже опускаю по спине, а она – нет, мол, мама заругает. Были и более разбитные девахи, конечно, но уж чем-то она меня зацепила. Только знаешь, глаза-то у неё черные были. Такие черные, что тонешь в них. А у тебя голубые. У моей жены голубые. Нет – у моей бывшей жены голубые.
Макс с интересом разглядывает женщину напротив, и не всю даже, а только её голую грудь (на левой груди ранка от булавочки).
– Почему ты так ходишь?
– Как это… так? – продавщица по имени Анна мельком себя оглядывает и пожимает плечами.
– Ты ведь голая.
– Ты дурак?
Женщина затягивается сигаретой, выпускает дым Максу в лицо и уверенно выдает:
– Это ты свою Леську представляешь. Я-то в платье.
– Опиши мне, - зачем-то просит Макс.
– Шерстяное платье с Ульяновского рынка, не брендированное, приталенное, хотя мне с моими габаритами это и не к лицу, серого цвета. Под ним красный бюстгальтер размера 95-D, серые колготки, утепленные, 180 дэн…
Макс перестает слушать и изучает обстановку. Он в гостиничном номере, на своей койке, а напротив – нудистка из местного ТЦ. Щебечет что-то про одежду, хотя ясно видно, что одежды нет.
– Я только что с бездомным говорил, - обрывает он её щебет.
– Что, прости?
– С бездомным. А площадь-то вся в крови, - Макс кривит лицо. – Как мы вообще здесь оказались? Я даже не входил.
Он истерически хохочет – против своей воли. Заливается удушающим смехом, давится им и не может остановиться. Никак.
В глазах темнеет. Рефлекторно льются слезы. Макс хочет их стереть – тянется к своим щекам, дотрагивается до них, но никакой влаги не обнаруживает. Кожа сухая, от сухости грубая. Это его успокаивает – смех глохнет.
Он смотрит в окно – небо кислотно-оранжевое, как большой взрыв. С черными прожилками перистых облаков.
Женщины в номере больше нет.
Так странно сбежала, думает Макс без особого удивления.
Как будто привиделась, - подсказывает внутренний голос.
Да. Верно, друг мой. Будто привиделась.
Вся комната разом дергается – не сотрясается, а именно дергается, как отекшая мышца во время судороги.
Макс этого не замечает и безучастно спрашивает себя: как же так вышло, что ты мой единственный друг?
Очень просто. Ты помнишь Васю Снегирева?
Помню. С первого класса помню. Друзья-не-разлей-вода.
Так вспомни, как ты у него сразу после свадьбы двести тысяч занял и пропал. На Аню хотел впечатление произвести. Путешествие на острова затеял. Вася был хороший друг, Вася забыл про деньги. Вася ни разу не напомнил о себе. А ты решил, что это удобно. И вот ты один.
А Серёга?
Умер. Давно. Забыл?
Серега был на второй чеченской войне, и Сереге было двадцать лет. Он позже умер – спился совсем. Макс отчетливо помнит, что мать на похоронах даже не плакала – извел её сын-то, пьянкой своей извел, высушил до костей.
Небо становится ещё более ярким, словно разгорается.
Макс вдыхает табачный дым, повисший в воздухе после исчезнувшей гостьи. Окурок, отживший свой век только до середины, лежит в чашке на прикроватной тумбочке. Макс берет его, долго крутит в руках, чиркает спичкой и сквозь дым и гарь видит, что на соседней койке кто-то лежит.
Невыносимо худой этот кто-то, аж ребра сквозь рубашку торчат. Сложился в позе эмбриона, колени свои обнял и тихонько стонет.
– Папа?
Кто-то садится на кровати, опускает ноги на пол, расправляет мятую рубаху. Глаза грустные, лицо сплошь в буграх – его съедает болезнь, это видно.
– Папа, что случилось? Тебе плохо? Почему ты стонешь?
– Холодно, - коротко отвечает отец и втягивает голову в плечи. Плечи торчат, как два колышка.
– Ты похудел совсем. Ты как здесь?
– Тебя проведать, Макс. Сам-то не приходишь, а мы с матерью ждем.
– Пап, ты помнишь Лесю? Я у тебя деньги воровал, чтобы её в кино сводить.
– Я знаю, сын. Чай, не дурак и считать умею.
Макс с сожалением и виной рассматривает родное и больное лицо.
– Почему тебе холодно, пап? Здесь топят хорошо.
– Да в земле как-то вообще не жарко, - отец широко улыбается. Рот у него беззубый и черный.
Макс начинает отчего-то беспокоиться, лезет внутрь себя, пытаясь разгрести собственные эмоции, но страха среди них не находит.
– Так странно ты пришел. Знаешь, ты когда умер, мама переживала очень и тоже скоро-скоро умерла. Через полгода. А мы её к тебе положили.
– Вы хорошо сделали. С Варей общаешься?
– Нет. Ни разу после похорон не виделись. Дела у нее, дети.
– Зря. Старшая сестра все же, и советом могла бы помочь, - отец лукаво подмигивает и интересуется: – Сам-то внуков нам не сделал?
– Нет. Мы с Аней разводимся.
– Как же вы… так? Ведь пятнадцать лет вместе.
– Ага. Столько же, сколько я в своей сраной фирме горбачусь, - Максим держит небольшую паузу, как бы соображая, что вообще происходит. – Хорошо, что вы с мамой вместе лежите. А как вообще оно… всё? Там?
– Холодно. Тебе врач вчера правильно сказал – не спешил бы ты туда.
– Вчера?
– На вот лучше, почитай, - отец протягивает жутко старую, желтую и от старости рассыпающуюся по краям газету. В ней значится:

2004 год

КОММЕРСАНТЪ

УМЕР БОРИС ПЕТРОВСКИЙ

некролог

После продолжительной болезни от внезапной остановки сердца…

– У тебя эта газета лет десять перед глазами маячила, разве забыл? Гвозди в неё завернуты. Как что прибить надо – ты разворачиваешь и читаешь некролог.
Макс с недоумением глядит на отца. Тот разваливается в прах и исчезает. Аня частенько просила что-нибудь прибить – то одно, то другое. Любила картины, полочки декоративные. Любила украшать окружающее пространство.
Макс достает смартфон и проверяет дату: 2:18, 44 октября 2020 года. Макс удивляется не дате, а своему безразличию к ней.
Медленно, с усилием, будто барахтается в воде, встает на ноги и идет к выходу. Уж больно много дыма от того окурка – хочется наружу. Хочется дышать. Хотя дыши не дыши – а ДЫШИнск не ДЫШИт.
Небо огненное, вся площадь, пропитанная кровью, ещё и провоняла гарью – то ли от выстрелов, то ли от чего другого.
И стоит среди крови и гари отвратительная старуха с клетчатой сумкой. Когда Макс подходит ближе – перед ней сам собою разворачивается прилавок с книгами. Дешевая фантастика, советское чтиво, «Толкование снов», учебник по… Макс это видел не раз и не два.
– Бери детям. Дешево отдаю. 137 рублей.
– У меня нет детей.
– Как нет, милок? Вот же они.
– Где?
– Да вот же, - старуха ставит на прилавок шевелящуюся сумку, дергает молнию. – Загляни. Давай, в самое нутро…
Из сумки лезут крошечные младенческие ручки – четыре. Ручки шевелят пальчиками, цепляются друг за дружку, путаются, как веревки. Макса прошибает холодный пот, хотя на ощупь лоб и все лицо сухие. Он видит два крошечных детских трупика, кричит и бросается бежать.
Бежит, что есть сил, но никак не может преодолеть проклятую площадь – вязнет в крови, а дома и город отдаляются, отдаляются от него, пока не оказываются совсем далеко. Так далеко, что не дойти да не доехать. Красный пустырь под ногами у Макса. Часы на руке плавятся – съезжает логотип «Raymond Well», стекают темными чернилами буквы. Мягкими делаются стрелки, проваливается циферблат. Макс трясет рукой, и часы гнилой водицей утекают в землю.
Небо гаснет. Небо зернистое и темно-зеленое. Как болото.
И бежит Макс под болотом, бежит сломя голову, да стоит на месте. Дышать почти невозможно – запах гари душит.
Максим выпускает из себя весь воздух и падает. Он опустошен. Он сдается. Ему впервые страшно.
Голова горит, и Макс мечтает о воде.
Когда он поднимает голову, то обнаруживает себя в туалете гостиницы, перед раковиной. Из крана хлещет вода и топит всё вокруг. Грязная.
Макс сам насквозь мокрый.
Глядит в зеркало – ему не нравится тот, кого он там встречает. У него плотное лицо, узкий разрез глаз. А улыбка-то странно некрасивая, кривая, портит лицо. Лучше бы Максу никогда не улыбаться. Под его глазами, сощуренными от настигающего возраста – синие мешки. До того синие, что аж страшно. Уж это неправильный режим сказывается – плен видеоигр.
На раковине, размокшая от влаги, лежит визитка:

Илья ГОРЕВ

Адвокат по семейным делам

тел. +7 (343) 257-63-90

– Я помню его, - сообщает Макс зеркалу. – Сейчас вспомнил. Совсем молодой парень, только после академии. Скромный, но въедливый. Дотошный до ужаса. Анечка его наняла. Да, я помню. Мы сидели в каком-то кафе, все трое. Аня строила из себя интеллигенцию – как, мол, хорошо мы расстаемся, всё оговорено, всё решено, всё мирно. Как же, мирно. А этот дурачок вдруг, не к месту совсем, принимается рассказывать историю про паспортистку. Паспортистка, мол, ошиблась, указала у него в паспорте – Горьев. Ага, Горьев. Всё-то он нам о себе поведал, - Макс молчит некоторое время. – Он родом из Усть-Ишима. Я помню.
– Нам уезжать пора, - говорит зеркало. – Видишь, сколько воды.
А вода и вправду стоит уже по колено, и ногам от неё холодно. Мутные волны двигаются вокруг Макса и что-то шепчут, что-то невнятное да убаюкивающее. Мимо плывут щетки, чья-то обувь, размокшие документы. По дрожащей поверхности ползут кляксы – темные, блестящие, как мазут. Они ширятся, тонут, сливаются воедино, и вот уж вся вода черная…
Максим попадает в свой тесный номер – он не выходил из гостиничного туалета, а просто оказался в другом месте, но это больше не кажется ему удивительным.
Он начинает судорожно собирать чемодан. Главное ничего не забыть. Полотенце, щетка, зубная паста. Очень старый номер Men's Health, бережно хранимый ради симпатичной девушки на вкладыше. Портмоне. Старый раздолбанный ноутбук, который половину игр уже не тянет. Сменная рубашка, сменные брюки, сменное…
Погоди-ка, думает Макс. Чемодана-то не было.
И чемодан, как по команде, пропадает из виду.
Максим обхватывает голову руками – он не знает, как отсюда выбраться, если нет чемодана.
– Господи, сколько дней я уже здесь! Я потерял счет времени...
Не обманывай себя. Ты здесь от силы 20 минут.
– В номере?
Не в номере. Вообще здесь. В этом месте.
Комната вокруг Максима вращается, и он следит за бессвязной чередой проплывающих мимо образов – голая женщина, болтливый таксист, официантка, он сам в молодости, старуха… мертвые дети.
Да. Аня хотела детей.
Макс, пора выбираться.
Отчего тут столько дыма?
– Отчего тут столько дыма? – спрашивает Максим вслух, обращаясь к карусели хаоса.
Где-то далеко, за хаосом, раздается грохот.
– Это на улице? – беспокоится Макс, думая, что опять взрывают комбинат.
Нет, Макс. Это снаружи. Совсем снаружи, понимаешь? Открой глаза.
– Я очень боюсь. Боюсь, что там ещё страшнее. А тут моя первая любовь. Мой отец. И не так ведь холодно, а? Курить разве что жутко хочется. Ну, по-настоящему курить, вживую… хоть врач и запретил.
Максим садится на ходящую ходуном койку. Вещи и лица незатейливо, но бешено пляшут.
Макс дрожит. Берет так и не догоревший окурок, затягивается, но не ощущает ни вкуса, ни дыма. Он думает, что умирать тоже не хочется. И отец ведь отговаривал. Да и не курят мертвые.
И, обращаясь к смазанным в одно цветастое пятно лицам, повторяет это, как бы заверяя свою мысль:
– Я умирать очень не хочу.

2019 г.