Отрывок из нового романа

"Черный, зеленый..."

Известный в Санкт-Петербурге и других местах карточный игрок и сочинитель Достоевский знал твердо, что приятель его, Федор Павлович Карамазов, приехав в Одессу, первым делом познакомился со многими жидами, жидками, жидишками и жиденятами – а под конец и у евреев был принят.
Окидывая взглядом свой жизненный путь, вижу, что мне повезло больше: у евреев я был принят прямо при рождении, во младенческой люльке, и не менее того – даже в Одессу ехать не пришлось. Про жидов, жидков, жидишек и жиденят и разговору нет, тут ни Карамазов, ни сам вышеперечисленный господин Достоевский не могли со мной равняться. Знакомства с указанными персонажами были у меня широки и разнообразны – э-ге-гей, Федор Палыч, посторонись, сраму не оберешься!
Едва я был принесен в родительский дом, все без вычета евреи обступили мою люльку и стали громко обсуждать мою внешность, характер и блистательные перспективы, ожидающие меня в очень недалеком будущем.
– Какой хороший мальчик...
– Бутуз!
– Наверняка будет директором завода...
– Как на маму похож!
Глупые евреи, – хотел сказать я, теряя терпение, – на кого же, по-вашему, я могу быть еще похож? На пророка Моисея? Или, может быть, на Бааль Сулама, мир с ними обоими?
Хотел, но не сказал – и не от избытка деликатности вовсе, как можно подумать. Просто тогда я еще не был близко знаком ни с Моисеем, не с тем, вторым. Да и говорить толком не умел, что может сказать умного ребенок пяти дней от роду?
Евреи, обступившие меня, были все, как один, разные: всклокоченные и гладко причесанные, но не было среди них ни одного лысого, такое уж это было колено Израилево – совсем без лысых. Некоторые увидят здесь пренебрежение к лысинам, но никакого пренебрежения нет, лысые тоже люди, но вот уж так нам повезло, и кто же нас в этом упрекнет?
При рождении моем комнату наполнили фиолетовые облака, а за окном пролетел журавль, что есть верный знак появления на свет великого человека – правда, только у китайцев. Позже, однако, выяснилось, что это не китаец никакой, а мой двоюродный дедушка Мендель Шлёмович – в миру Михал Сергеевич – вышел покурить в соседней комнате. Отсюда и сизые, да и любые другие облака, а журавли тут и вовсе не при чем.
Дедушка перестал быть Шлёмовичем, сходив в армию. При первом же построении товарищ лейтенант, выкликая его, запутался в зловредной еврейской письменности и только с ненавистью блеял, глядя в бумагу:
– Мендальшло… Шмендлшто…
– Михал Сергеевич! – бодро крикнул из строя дедушка, сразу поняв, что с таким именем это будет у него не война, а одно горе. И если даже взводный, человек по военным понятиям образованный, не мог сказать без мата обычного еврейского отчества, то чего ждать от сержантов, не говоря о рядовых? Так он и сделался простым русским человеком, и даже в паспорте потом это закрепилось как-то само собой.
Дедушка Мендель Шлёмович или, для своих, просто дядя Миша, был человеком выдающимся. Он начальствовал над всей мехуборкой города Москвы и различал в лицо мэра Промыслова, который тоже выделял его среди прочих чиновников города – людей уже в те годы отчаянных и лихих, хоть и далеко им до нынешних.
В армии дядя Миша служил танкистом, что было совершенно непостижимо при его росте один метр восемьдесят пять сантиметров в высоту. (Рост этот, кстати сказать, фамильный в нашем роду, все мужчины так ходят, а некоторые даже и превышают, хоть и изредка). Непонятно было одно: как с таким ростом он помещался в советском танке Т-34 – вдвое, что ли, его складывали? Или, может быть, вчетверо?
Так или иначе, но танковую смелость, лихость и разгул дядя Миша перенес в штатскую жизнь. По городу ходили упорные слухи, что в кабинет его проведен кран, откуда, если его открыть знающей рукой, при сильном желании пойдет не вода, а чистое жигулевское пиво. Кран этот наподобие змеи тянулся прямо от Останкинского пивоваренного завода и снабжал дядю Мишу пивом, свежим, как нектар и амброзия.
Такого крана не было ни у мэра Москвы, ни у любого взятого наугад члена ЦК КПСС, ни даже у генсека Горбачева – все боялись и дули коньяк из бутылок. Не боялся один дядя Миша, нет, никогда, пиво было ему заместо родной бабушки. И после этого кто еще смеет говорить, что самые храбрые воины – это летчики?! Чем, в крайнем случае, рискует летчик? Всего только гакнуться со всего маху на землю без парашюта. А представьте-ка себе на секунду, что к вам в кабинет заходит ревизия и видит такой вот, с позволения сказать, пивопровод? Нет, на подобное не способны ни летчики, ни десантники, ни даже космические войска – только и исключительно танкисты.
Понятно, что такого человека нельзя было не уважать. И понятно, почему именно дядя Миша предрек мне великую судьбу.
– Леня нас всех еще прославит – станет директором колбасной фабрики, – часто говаривал он.
Так он меня и звал потом – Директор. Увы, я обманул его надежды, пойдя вместо фабрики скользким путем мага и чародея.
Однако и кроме дяди Миши были у нас в роду замечательные люди. Например, заслуженный артист России Моцарт. То есть, он был, конечно, не совсем Моцарт, просто все его так звали, не утруждаясь именем и отчеством. И на самом деле, капризом судьбы-индейки он оказался очень похож на великого австрийского композитора. При условии, конечно, если бы Моцарт родился от аидише мама, жил в Советском Союзе и благополучно дожил до пенсии без всякого Сальери, а вместо игры на пианино играл бы на театре.
Как уже говорилось, наш Моцарт был заслуженным артистом, то есть гистрионом не из последних. Однако верхом его актерской карьеры стала почему-то реклама банка «Империал», который снимал про себя богатые ролики и на этом промотался до трусов. В ролике, о котором идет речь, императрица Екатерина предлагает фельдмаршалу Суворову закусить, чем бог послал, Суворов упрямится, говоря, что ему все до звезды. Наш же родственник в виде какого-то графа сидит рядом с фельдмаршалом и лишь ближе к концу прорывается в кадр по правому флангу. Хорошо видно, что Моцарт, как и положено графу, с аппетитом кушает приготовленную реквизиторами фаршированную рыбу. Еще лучше видно, как после слов фельдмаршала он замирает и смотрит на Суворова с великой скорбью – настоящий русский вельможа, которого злые люди оторвали от гефилте-фиш.
Были, конечно, среди нас и миллионеры – какой еврей без миллиона, пусть и воображаемого? При этом миллионерами наши становились разными путями: от почти совсем честных до весьма изобретательных. Ну, про честных говорить не интересно, да и не поверит никто, а вот про остального скажем.
Звали его, к примеру, ну, пусть будет Иосиф – все равно как Сталина, только без усов, хотя на самом деле звали его Володя, как Ленина, но без бороды. Так вот, этот Иосиф-Володя очень гордился своими деньгами.
– Сколько на тебе очки стоят? – спрашивал он меня, стоило нам сойтись в родственном порыве на каком-нибудь фамильном празднике.
– Очки? – спрашивал я, удивляясь неожиданному повороту темы – при чем тут очки, когда мы даже не поздоровались.
– Да, очки, – настаивал он, – вот эти, которые на носу. Сколько, шлемазл?
– Тысячу долларов, – фантазировал я: чтобы уважали, специально выискивал несуразную сумму.
– Врешь, но не суть! – он поднимал указательный палец, и показывал на яркую, то есть крашеную, блондинку, с которой пришел. – А вот она мне обходится в тридцать тысяч баксов в месяц. Тридцать тысяч! И это при том, что она мне даже не жена
Иосиф говорил чистую правду. Блондинка не была ему женой; жена, беременная, сидела дома.
Иногда под выпить водочки на него нападал стих излишней откровенности.
– Болтают про меня, – говорил он в эти мгновения со слезами на глазах, – брешут всякое.
– Что брешут? – спрашивал я с живым интересом, стараясь хорошо исполнить свой родственный долг. – Что именно брешут всякое?
– Брешут, что я в девяностые пол-Третьяковки вынес: за копейки с заднего входа скупил, в заграницу продал.
– Не может быть! – не верил я.
Он качал головой сокрушенно.
– Это клевещут люди, далекие от искусства. Ты представляешь, сколько там в запасниках лежит? Не то, что половину – треть вынести надорвешься.
Словом, имелась в нашем роду публика, достойная отдельного внимания, но все лишь до того момента, пока на горизонте не появился я собственной персоной. Тут уж, хочешь не хочешь, весь акцент перенесся на вашего покорного слугу и так с него и не сошел.
Родственники мои все были простые советские служащие, то есть заподозрить в них иудея было сложно – особенно, если не слишком вглядываться в отчество. Потому не было у меня в детстве ни моэля, ни раввина, ни даже какого-нибудь рава Мордке, который учил бы меня Торе и Танаху, ни прочего опиума для народа, в который давным-давно никто не верил. Тем не менее, уже много позже, когда все кинулись к корням, некоторые знакомые намекали, что хоть Яхве, согласно британским ученым, и не существует в природе, но именно Он при первом моем появлении на свет простер надо мной руку для благословения. Однако, судя по ходу событий, от благословения этого я чрезвычайно ловко увернулся...