В ДОЛГОЙ ЭКСПЕДИЦИИ
***
встает луна над городом слепых
они на запах чувствуют ее
куранты бьют двенадцать раз под дых
картавое от синьки бытие
двенадцать лет минуло с той поры
с какой не помню а теперь весна
висят на ветках крупные сыры
теперь воронам певчим не до сна
я тоже стал немножечко певец
напротив почты шкiрний диспансер
любой столяр иосиф и кузнец
большого счастья даже пионер
я был когда-то пионер-герой
но умер в прошлой жизни навсегда
портрет мой кое-где у нас порой
еще висит я там как фарада
красив и молод мужественный взгляд
и полон весь вооруженных сил
такой отборной бодрости заряд
что как-то раз мне сталин позвонил
мы говорили о житье бытье
о смерти и тогда он мне сказал
ильич картав был как мирей матье
все потому что очень много знал
но никому гостайну не открыл
и жил маланец зная все вперед
а перед смертью молвил дыр бул щыл
а что это никто не разберет
***
просто я здесь в долгой экспедиции
я стихи пишу в железный стол
их читают в транспортной милиции
и заносят в протокол
с головой круглее круглого
из художественного фильма брат
со своими школьными подругами
пролетает смерть как земснаряд
в то же время я люблю насмарку
что-то помнить или как шопен
для отвода глаз смотреть на сварку
в городе герое мосрентген
***
для трех бешеных собак
на которых стоит мир
по семь верст не крюк в пятак
бог терпел и нам в сортир
бог он тоже не на хлеб
мажет кровь а нас текло
много в землю видел неб
богослов гюстав жеглов
дикий мед полет акрид
лот женат на трех столбах
на которых мир стоит
сбоку бог в семи верстах
начинается с ребра
плачет рыба с головы
от забора до добра
ходят по цепи волхвы
к носу тридевять марток
надевай сто портупей
мерзни волчий кипяток
из копытца кровь не пей
мед уж льет не сорок лет
сорок первый год пошел
в этот год свой партбилет
положил господь на стол
спрашивается а ты
локти клал куда-нибудь?
как волхвы от доброты
до забора шли чуть-чуть
уронили в речку кость
для трех бешеных собак
исходили вкривь и вкось
весь в черемушках овраг
***
я построил хрущевку одним топором
и живу в ней а вместе со мной
за стеной проживает живой управдом
и красивая смерть за спиной
я живу на отшибе огромной страны
иногда из него говоря
до чего хорошо когда все мы равны
то есть реки поля и моря
и тогда я моля и поря эту чушь
говорю из нее навсегда
говоря до чего хороша эта глушь
то есть небо земля и вода
заиграли подъем так займемся спаньем
и приснится житьем покати
как белея исподним своим забытьем
мы в рубашке родились почти
мы в рубашке родились почти из пупка
то есть лет на четыреста пять
я построил хрущевку одним на века
а другим никогда не понять
я застойный ребенок я врать не люблю
и огромной фигни на краю
сквозь поля и моря я порю и молю
несмешную молитву мою
***
когда я сгорю в кинозале
по-детски до тла без улыбки
бесплатный агент ритуальный
поможет исправить ошибки
он сядет ко мне на постельку
подарит смешные конфетки
а после мы рыбку пустельгу
послушаем в плюшевой клетке
она будет петь разливаясь
спасительными соловьями
на страшную черную зависть
сезонных рабочих в майами
такой восхитительный голос
поскольку ожог ротоглотки
с меня не упал даже волос
а просто сгорели колготки
сначала мне было не больно
а после не помню нормально
повсюду был гул колокольный
красивый двенадцатибалльный
пойми это ехали где-то
всю ночь эшелоны игрушек
спешили успеть до рассвета
до первоапрельских частушек
гребли суахили спешили
курили однако успели
немного поспали в машине
везли мандарины и дрели
сверлили отверстия в стенах
вводили туда карантины
не брали практически пленных
любили нас всех до единой
***
на последний щелбан накуплю огурцов
малосольных как дым вот такие дела
чтобы было чем мне закусить удила
удила закусить было нечем резцов
не осталось одни коренные стучат
пристяжные то к деснам то к каше во рту
из которого вылетит птичка к утру
только ей улыбнись три вокзала подряд
потому что три раза кукует скворец
прежде чем отречешься на первый второй
и предашь этот прах уберешь за собой
то что было тобой а теперь твой близнец
удаляющийся от тебя и себя
как везущая хворосту воз саранча
иногда шестипалый как два скрипача
иногда шестикрылый как два воробья