МАКОВКА
Отрывок из будущего романа
Маковка слезла с телеги и благодарно помахала ручкой. Деньги за проезд с нее не взяли. Да и не стали бы. Маковка была метр пятьдесят с кепкой и худенькая, как самая скромная швабра. Размер и вес компенсировали глаза – глубокие, как озера, в которые если и ныряют, то только с аквалангом. Копна рыжих волос торчала во все стороны, напоминая классический пожар, крохотные угольки от которого попали на лицо в виде веснушек. Маковка отряхнула платье и сняла со спины огромный, по неясным причинам квадратный мешок. Удивительно, как общая хрупкость девочки сочеталась с чем-то таким объемным и, судя по всему, тяжелым. Выяснилось, впрочем, что почти все пространство мешка занимал ярко раскрашенный ящик. Ящик, на котором были нарисованы полянки с пони, нежно-розоватыми замками, озерцами с радугами и большим количеством флажков, бабочек и прыгающих зайчиков. Глядя на это чудо дизайнерской мысли, ни у кого не оставалось бы сомнений, что, если ящик не принадлежит маленькой девочке, то он явно находится в распоряжении довольно крупной феи.
Маковка несколько раз щелкнула пальцами обеих рук и прижала ладони к коленям. Через пару минут дрожь прошла. Она не была такой уж трусихой, но знала, на какой риск идет ради исполнения своего сокровенного желания.
Внутри ящика оказался мешок с едой и четыре раскладывающихся прута. Поколдовав над ними, Маковка соорудила пирамиду, в центр которой поместила ящик, служащий ей трибуной. На самодельной пирамиде, что вполне укладывалось в общую картину, тоже были флажки, бабочки и разноцветные ленты. Весь необходимый для трибуны материал девочка собирала несколько месяцев.
У Маковки была мечта. Огромная (почти необъятная) и такая горячая, что даже в сжатом состоянии едва помещалась в ее сердце. Она лелеяла ее еще до побега из приюта «Злые и Козни». Там не давали петь. Будет справедливо добавить, что там также запрещалось декламировать, устно мыслить и играть в любые игры, где было необходимо говорить и контактировать с «социумом». Персонал всякий раз произносил это слово с трудом, по буквам, из-за чего дети боялись еще сильнее. В один особенно несправедливый день Маковка сделала первый отважный шаг. Она закрыла глаза и начала петь. Про себя. В дальнейшем ее не раз подозревали и отправляли заниматься хозяйственными делами сверх нормы, но Маковка едва заметно улыбалась – краешками губ, заставляя мышцы лица всякий раз совершать подвиг.
Жизнь в приюте нельзя было назвать такой уж невыносимой. Хотя им, сиротским детям, не с чем было сравнивать. Один мальчик прочитал книгу про войну и назвал их жизнь казарменной. В плохом смысле. Он объяснил, что так называется жизнь, насыщенная холодом, голодом и суровыми правилами. А еще рукоприкладством, подстрекательством и ябедничеством.
Из приюта «Злые и Козни» Маковка решила сбежать год назад. Останавливал лишь один важный вопрос. Что она будет делать в мире, расположенном за решетчатыми окнами? Превратится в служанку и станет работать за еду? Этого хватало и здесь. Но однажды цель в жизни сама нашла Маковку.
Был праздничный день, и ее вместе с несколькими другими приютскими детьми взяли на прогулку в город. Надзирательницы, разумеется, выдали детям самую приличную одежду и каждому дали по монетке. «Злые и Козни» умели пустить пыль в глаза.
Так или иначе, для Маковки тот день стал поворотным. Не потому, что она наконец-то была нормально одета. И не из-за монетки, на которую толком ничего не купишь. Она увидела, как девочка, ее ровесница, чуть подпрыгивая, бежит ей навстречу. Так легко и свободно, словно пушинка. Вот только пушинки петь не умеют. А эта девочка-пушинка – пела. Пела так, что у Маковки потекли слезы, хоть она и знала, что за плач ее сурово накажут.
Встав на раскрашенный ящик, девочка пригладила платье. Кое-кто уже бросал на нее снисходительно-заинтересованный взгляд. Маковка начала шевелить губами. Люди, проходя мимо, недоуменно останавливались на пару секунд, а затем уходили, ощущая какое-то тревожное чувство. Маковка перешла на шепот. На этот раз прохожие останавливались чаще. Некоторые зеваки даже предпринимали попытки разобрать слова или хотя бы буквы, но на этой, как сказала бы Маковка, «стадии» сие было невозможно. Слишком въелась в ее хрупкое тельце жизнь в приюте.
Миновав некоторое количество «всхлипов», Маковка очень громко, но нерешительно прокашлялась, как бы стесняясь самого факта своего существования. Теперь она дала знать о себе всем в радиусе десяти (как минимум) шагов. Маковка не знала ни одной песни. Она и читать вовсе не умела. За всю ее жизнь она застала только книгу рецептов «Сто блюд из крапивы». Потому Маковка пела, используя одни гласные. Она не знала термина «вокализ». Она не знала ничего, кроме своей грустной, полной невзгод жизни. И она пела об этом. Да, слов не было. Но ее голос медленно набирал силу, а самая чувствительная часть толпы двигалась как морская волна. Маковка пела обо всем, пусть этого всего в ее жизни было мало. Она пела, и чистый ее голосок пронизывал людей, даря ощущение, что они, пусть даже в глубине души, поют вместе с ней. Маковка дарила миру всю себя, поднимаясь выше с каждой нотой. Когда она добралась до той высоты, где находилась самая ее суть, девочка резко оборвала вокализ. Толпа пошатнулась. Раздался хлопок ладони об ладонь, и спустя долю секунды жизнь Маковки изменилась навсегда…
