Ольга Самарина. Нервная поездка в Гранаду. Глава из романа-травелога

Ольга Самарина – прозаик. Живет в Петербурге. Имеет высшее техническое и высшее психологическое образование. Училась на курсах «Мастер текста» при издательстве «Астрель» в Санкт-Петербурге, а также в школе «Хороший текст» в Москве. В настоящее время работает ведущей «Ателье письма» – творческой мастерской для пожилых людей в благотворительной организации. Рассказы и стихи Ольги Самариной публиковались в журналах и электронных изданиях «Зинзивер», «Пашня», «гУрУ», «Хороший текст» и др.

НЕРВНАЯ ПОЕЗДКА В ГРАНАДУ

Глава из романа-травелога

Летящую навстречу дорогу и окружающие холмы закатное солнце щедро поливало рыжим румянцем. То и дело я хваталась за фотоаппарат и снимала, снимала… Из окна машины. Надежды на нормальный снимок не было по двум причинам: во-первых, на испанских трассах очень мало разрешенных площадок для остановки, а во-вторых –когда мы едем с моим мужем Севкой, речи о какой-либо остановке по пути просто и быть не может. Только если в туалет. И только если глаза уже на лбу. Сегодня на пути из Гранады домой лимит стоянок был явно исчерпан: великодушное согласие сфотографировать озеро, остановка для завтрака в придорожном кафе, героический крюк в пятнадцать километров (невероятная щедрость!) к национальному парку Кабо де Гата, где я, как ни старалась, не увидела обещанных путеводителем марсианских пейзажей. Севка досадовал и злорадствовал одновременно: «Вечно тебя тянет на приключения, я же говорил – надо прямиком домой ехать!»
И вот после всех этих милостей я вознамерилась получить еще одну остановку – объявила выход в туалет на бензозаправке. Бензозаправка оказалась реально вредоносной: чтобы на нее попасть, пришлось съехать с трассы в маленький городок. То ли от огорчения из-за прерванного пути к дому, то ли от раздражения на мой малообъемный мочевой пузырь, не знаю, но Севка запутался в разъездах и выкатил прямо на встречку. Этого он мне (!) простить никак не смог. В то время как его неторопливо объезжали спокойные испанские деревенские жители, муж сотрясал машину проклятьями. Когда же я еще и чаю захотела выпить, он назвал это самонадеянным нахальством, которое уже не вписывалось ни в какие рамки его представлений о приличиях.
Пить чай муж не вышел. А зря – вид на море был чудесным, цветы вокруг столика благоухали, а в кафе был огромный старинный кассовый аппарат с красными крутящимися ручками и причудливыми кнопками, стоивший того, чтобы на него посмотрели. Вместо всей этой красоты Севка предпочел сидеть в машине и бросать на меня испепеляющие взгляды, призванные, видимо, склонить меня к поглощению чистого кипятка. Но я все-таки не йог, и поэтому решила дождаться, пока мой чай остынет.
Истерзавший себя ожиданием супруг скрежетал зубами еще не менее получаса: «Ты специально села пить чай, чтобы меня позлить!» Ну что тут скажешь? В России в это время года (начало марта) я бы приуныла. Но в Испании за окнами машины безраздельно царило солнце, в глаза била морская синева, горные извивы манили, и этот всепобеждающий испанский позитив смел все невзгоды. Итак, я снимала и снимала пейзажи, что неслись нам навстречу.
Удивительное дело: за каких-то пять часов мы впечатлились снежными вершинами Сьерра-Невады, андалусийскими кружевными плантациями цветущего миндаля, белыми россыпями прибрежных морских городков на фоне яркого синего моря и, наконец, безжизненными серыми волнистыми холмами в Альмерии. Как будто листаешь календарь с фотографиями времен года: от снега до пляжа. Да, пусть эта поездка и потрепала изрядно наши нервы, но побывать в Гранаде стоило.
Однако в город мы въезжали на пределе терпения. Севка почему-то решил, что тетенька из навигатора сыграла с нами бессовестную шутку: завезла бог знает куда и бросила. «Это точно никакая не Гранада!» – восклицал он в машине, остановившейся под успокоительную фразу: «Вы прибыли в точку назначения». Я пошла к автобусной остановке пытать сидящего там мужчину: сначала я потопала ногой по земле, потом бросила на бедного мужика вопросительно-испытующий взгляд, обвела рукой вокруг и спросила: «Эста Гранада?» Мужчина ошалело уставился на меня, но тут же расхохотался: «Си, си, сеньора, Гранада!»– «Донде эста плаза Нуэва?» – продолжала я вопрошать, имея в виду Новую площадь, которую мы задали в навигаторе. На остановке, на счастье, была карта. Выяснилось, что у навигационной тетеньки и правда фамилия была не иначе как Сусанина, потому что вместо Новой площади в центре она притащила нас к Новым воротам на самом краю города. Но в главном она не ошиблась: мы в Гранаде. Бутерброд, который я по этому счастливому поводу начала поедать, взбесил Севку – надо скорее добраться до места!
Я всегда удивляюсь нашей разнице во взглядах на поездки. Для меня и фотосъемка в красивом месте, и беседа с мужиком на остановке, и бутерброд в машине (просто есть хочется!) – это все и есть путешествие! То есть сам процесс приносит мне удовольствие. А для него все эти остановки и заминки – мучительные помехи на пути к цели. Ибо для мужа смысл путешествия – это достижение цели, пункта назначения, то есть результат, а не процесс. Когда-то я написала об этом статью: о разнице восприятия жизни мужчинами и женщинами. Вопрос умения найти компромисс именно в ранжировании – что важнее в конкретный момент, процесс или результат – становится залогом счастливых либо несчастливых браков. Наше частое переругивание показывает, что компромиссу как-то все время удается от нас ускользать.
Вот и теперь пятнадцать минут перебранки в машине закончились напряженным изваянием слева от меня, не реагирующим ни на какие стимулы, но издающим на протяжении пути восклицания, которыми, несомненно, заинтересовались бы психиатры: муж за рулем. Еще каких-нибудь двадцать минут дорожного ада, и мы уже выходим из подземной парковки возле гостиницы – успокоившиеся и готовые видеть город.
Долгожданный город. Он встретил нас бульваром, непроглядным от цветущих вишневых деревьев. Бульвар розовых облаков! Сам город – очень испанский, отличающийся от туристических городов побережья. На побережье народ более расслабленный. Это сказывается и в одежде, которая по-пляжному незатейлива и откровенна, и даже в манере здороваться: люди там запросто говорят тебе: “Hola!” («Привет!»). Даже в таких официальных заведениях, как банки и аэропорты, начинают с “Hola!” и только потом уже добавляют вежливое “Buenosdias!” («Добрый день!»). В Гранаде же, если люди незнакомы, они здороваются церемонно, как полагается.
Там еще можно увидеть одетых с иголочки степенных немолодых испанцев. Однажды идеальный пробор на горделивой седеющей голове важного господина настолько меня покорил, что мне тут же захотелось побежать в хороший магазин и наконец купить себе длинное вечернее платье, ибо, глядя на этого испанца в отглаженной тройке, начинаешь верить в реальность аристократической жизни. А некоторые пожилые испанки своим стилем мне напоминали первых леди на официальных приемах: классический сдержанный костюм, туфли на невысоком каблуке, подобающая сумка, примостившаяся на сгибе локтя. Шляпок я не заметила, но прически – волосок к волоску. Только излишек золотых украшений выдает в этих дамах уроженок юга Испании, где арабская и цыганская кровь без присмотра гуляют по жилам населения.
В наши дни, когда одежда для детей, молодых и стариков шьется примерно в одном дизайне, когда стиль casualпроник в деловую сферу, а костюмы для отдыха, наоборот, подвергаются диктату соответствующего дресс-кода (то, что приемлемо для яхтинга, неприемлемо для гольфа, хотя речь идет о заурядных футболке, ветровке и кепке), мы совсем позабыли о стилевых особенностях в одежде для людей старшего поколения. Все хотят быть не просто молодыми – все хотят быть чертовски юными! Загорелыми, с белыми зубами и в истертых джинсах.
Постарев, я повешу на стену фотографии одетых с безупречным лоском пожилых жителей Гранады и буду равняться на них.
Мне немного жаль, что Гранада слишком быстро промелькнула. Я так люблю быть неспешным праздным наблюдателем жизни незнакомого города, а не рысаком-экскурсантом. Но праздность – занятие явно не для Севки-живчика (мы помним, что он стремится считать результаты). Поэтому город врывался в меня не развернутыми сюжетами, а, скорее, стоп-кадрами:
…прекрасные звуки какой-то восточной дудочки…
…а вот и сам музыкант, сидящий по-турецки на мостовой, прислонившись к стене старинного дома. Мелодия имеет дивное начало, но потом почему-то не развивается во что-то более значительное. Гаснет, а через некоторое время опять нечто зачинается и вновь смолкает. Не хватает у музыканта энергии полететь к горним высям. Или просто лень. Или утро – это не его время…
…изящная арабская кружевная вязь на балконах и эркерах величественных домов на одной из главных улиц – подражание стилю мудехар, восславленному мавританскими мастерами из Гранады…
…лавочка с CD- и DVD-дисками, в которой неожиданно натыкаешься на старые телефонные аппараты – в одну трубку говоришь, а другую возле уха держишь. Аппараты работают. И продаются…
Вообще, в этой поездке мне бросилась в глаза любовь испанцев к старым вещам: эти телефоны, кассовый аппарат в городишке у трассы, а еще древняя исполинская кофемашина в одном маленьком баре. Она чем-то напомнила мне страшный и безжалостный мусоровоз с надписью “MAX” из фильма «Однажды в Америке»: черный лакированный металл, какие-то красные рукоятки и рычаги, круглые циферблаты с мечущимися стрелками и главное – то несусветное количество пара, которое она извергает с безумными звуками! При этом ты получаешь обычную чашку кофе. Правда, очень хорошего кофе. Я восхитилась этой кофеваркой и попросила разрешения ее снять. Севка стал было пихать меня в бок и шипеть в ухо про мою беспардонность, но – надо было видеть ту гордость и то удовольствие на лице хозяина бара, дающего разрешение фотографировать свое сокровище. Жаль, что сам он сниматься рядом застеснялся. Но к нам тут же подскочила немолодая женщина со шваброй в руке и стала по-испански тараторить что-то про возраст этого бара и этой потрясающей кофемашины. Не иначе, они все – женщина, бар и кофеварка – были ровесники.
…вид Альгамбры с холма Сакромонте – это местный цыганский квартал – ночью, когда дворцы и башни подсвечены. Альгамбра величественна и недоступна. И от этого она кажется еще прекраснее…
Но главное, что я увожу с собой из Гранады, – это, конечно, фламенко! Нам удалось попасть на вечер фламенко в большом разрекламированном ресторане. Это место, безусловно, было туристическим конвейером: толпы туристов высыпали партиями из своих автобусов, ждали у дверей, пока помещение освободится от ранее запущенных посетителей, делились на тех, кто взял билеты с ужином, и тех, кто оплатил только напиток, и деловито размещались официантами по местам. Мы заказали ужин, который позволял нам не сидеть за общим столом, а занять выгодный столик на возвышении. Это должна была быть единственная наша нормальная еда за весь день (целый день мы ехали в Гранаду и просидели на бутербродах), поэтому я не могла сказать, чего ждала больше – ужина или фламенко.
Вышли певцы и гитарист, и неторопливо повели, будто пьяными голосами, свою подвывающую песнь. Вот появилась первая танцовщица: в незатейливом платье, немолодая и отнюдь не красивая, с очевидным животом, с какой-то деревянной клюкой в руке. Неожиданное повелительное выстукивание клюкой по полу (а-ля кастаньеты) заставило меня с неохотой оторваться от салата. К стуку клюки прибавилась дробь каблуков: как в греческом сиртаки или в еврейской Хава нагиле, темп нарастал, но был рваным – танцовщица совершенно алогично, вдруг, могла выдать какой-то властный своевольный перекат под несусветный ор певца и снова войти в медитативную мелкую дробь.
При этом руки плавали и летали, как бы повторяя изгибы женского тела, но лишь намекали на его секреты. И поди еще доберись до этих секретов, попробуй подкатиться к такой своенравной, такой далекой, такой неприступной красавице. Да, эта женщина уже была настоящей красавицей! Она смотрит поверх тебя, она в любой момент может расхохотаться над этим миром, пренебречь всеми его благами и сребрениками, и при этом ее жжет страсть, страсть внутри нее. Цена ее милости для того, кто доберется до нее, возрастает с каждой секундой, с каждой капелькой пота на ее груди, с каждой прядкой растрепавшихся волос, прилипших к лицу. Все другие танцовщицы на сцене впились в нее глазами (такое не сыграть!), они ладонями отбивают ритм, но их фигуры вытянулись к ней: она, как в омут, затягивает всех в свою душу, которая уже продана дьяволу. Или Богу, кто знает?
Немудрено, что инквизиция разбушевалась именно в Испании. Если фламенко был простым уличным танцем, то как же можно было сохранять свою набожность, кто мог устоять и не потерять голову, как иначе можно было назвать такую женщину, кто она, если не ведьма? Ведьма. Потому что она попрала мир обычных богобоязненных людей, которые вот тут сидят, пьют-едят, платят деньги… а она умирает перед ними с высоко-высоко поднятой головой. Уже давно я для себя охарактеризовала танец фламенко пословицей «на миру и смерть красна». Танцору нужен этот мир, нужен зритель, он выходит в одиночку перед всеми и как-то очень честно вынимает свое сердце и кладет его на сцену. В тысячный раз – и опять честно. Такой уж это танец – фламенко. Невозможно танцевать его вполсилы, как невозможно умереть наполовину.
Да, мы были далеко не первой группой туристов за этот вечер, да, вот сейчас мы разойдемся, танцовщицы получат свои деньги и, болтая, повернут по домам и снова станут обыкновенными: немолодыми, не очень красивыми, весьма далекими от эталонов стройности женщинами. А я буду всю оставшуюся жизнь помнить их сердца, оставленные на сцене.
«А баранью-то котлетку съела!» – подсмеивался надо мной потом Севка. Да, съела. В перерыв. А до этого плакала, глядя на сцену. И чувствовала себя почему-то пигмеем. Потому, наверное, и котлетку баранью съела, что я и есть пигмей. Хотя, как знать – как ты поведешь себя, если окажешься «на миру»?
Ну вот, солнце уже почти село, фотоаппарат отложен в сторону, за руль наконец села я. Нам предстоит заехать в магазин за продуктами, опять там поругаться, приготовить ужин, признаться друг другу, что отныне и навсегда мы будем вместе путешествовать только самолетами и такси, помириться, выпить вина и отправить эту поездку на какую-то специальную полочку в нашей памяти: у одного поближе, у другого подальше, но при этом мы оба будем знать, что это маленькое путешествие осталось жить где-то внутри нас.
Неделю спустя я стояла в аэропорту на посадку в самолет, который увозил меня в Питер (Севка улетел раньше, ему надо на работу). За мной в очереди томился парень, к которому через некоторое время подошла девушка. Им было около двадцати пяти. Парень, очевидно, нервничал и сдавленным тихим голосом напустился на девушку: «Опять ты опаздываешь, посадка объявлена! Вечно из-за тебя у нас проблемы!» Девушка сначала оправдывалась, но потом принялась с обидой довольно громко возражать: «Что ты ко мне цепляешься из-за каждого пустяка? Почему мы начинаем обсуждать то, что было еще на пути сюда? Я что, дебилка какая-нибудь, – у меня что, часов нет?! Посмотри, какая еще за нами очередь стоит! Я вообще не понимаю, почему тебя так вымораживают аэропорты?! Нам не надо вместе летать, если я тебя так раздражаю!»
Господи, какие знакомые аргументы. Мне стало грустно. Хотелось повернуться к ним и сказать, что все это очень серьезно, что им об этом надо подумать: готовы ли они все свои следующие двадцать пять лет так по-разному воспринимать ситуации? Но я промолчала. В наши двадцать пять после ссор были такие сладкие примирения. Были… Пусть решают сами, подумала я и протянула свой посадочный талон стюардессе.