Вячеслав Попов. Носки и сандалии. Девочка-имя. Рассказы

Вячеслав Попов родился в 1966 году в деревне Малые Коряки Смоленской области. Окончил школу в Бийске (Алтайский край). Посещал ЛИТО «Парус» при газете «Бийский рабочий». Учился в Новосибирском, а затем в Тартуском университете (диплом по поэтическому творчеству декабриста Г. С. Батенькова).

С 1994 года занимался редакторской работой в книжных издательствах Киева и Санкт-Петербурга, с 2001 года — в «Коммерсанте». К началу 90-х опубликовал полтора десятка стихотворений в газетах «Ленинский путь» и «Бийский рабочий» (Бийск), «Вперед» и «Alma Mater» (Тарту), альманахе «Алтай» (Барнаул), журнале «Смена» (Москва) и «Митином журнале» (Ленинград).

До 2018 года практически не публиковался. В последние годы подборки стихотворений вышли в журналах «Знамя» (№4, 2018; №6, 2019; №2, 2023), «Новый журнал» (№304, 2021), «Пироскаф» (№1, 2023), ), «Новая Юность» (№3, 2023), «Урал» (№10, 2024) и ряде сетевых изданий. В 2022 году стал лауреатом Малой премии «Московский счет» за лучшую поэтическую дебютную книгу 2021 года: «Там» (М.: ОГИ, 2021).

НОСКИ И САНДАЛИИ

Рассказ

Влюбленность — это когда ты понимаешь, что встретился с совершенством. Ты видишь кого-то, и центр твоего мира необъяснимым образом смещается, оказывается не в тебе, а в этом другом, и все твое существо устремляется к нему, как к точке равновесия, с которой ты хочешь совпасть, хоть не знаешь, возможно ли это…

Со мной такое случилось впервые в детском саду.

Дело было, вероятно, в мае, на прогулке, во дворе садика, собственно, в песочнице. Передо мной сидела девочка из младшей группы. Я знал, как ее зовут: Ляна Бережная (ударение на «а»). Черноглазая, смуглая, вся в сдобных ямочках и перевязочках. Хотя она была очевидным образом младше, я не чувствовал своего превосходства, я был зачарован ею. Ляна не делала ничего особенного — просто неспешно и методично ковырялась в сухом песке совком, насыпала его в жестяную формочку с наклонными волнистыми бортиками, переворачивала формочку, приговаривая: «еще пирожок», откладывала совок и формочку, отряхивала набившиеся в складочки пухлых ладошек песчинки, снова сыпала песок в формочку…

Я тоже делал что-то в этом роде, но исключительно потому, что мне хотелось быть рядом. Я будто чего-то ждал. И это случилось. Ляна сняла сандалики, потом носки, отряхнула своими розовыми ладошками песчинки со своих розовых пяток, надела сандалики, а поверх сандаликов — носки. И посмотрела на меня с веселой улыбкой. Ямочки на ее щеках были прекрасны. В восторге от нее и от того, что она придумала, я тоже снял сандалии и носки и стал пытаться повторить ее чудесный трюк. У меня ничего не получалось, и я знал, что не получится. Ее голубые сандалики были мягкие, матерчатые, всесторонне округлые и застегивались на гладкую круглую кнопочку, а мои были кожаные, с выпирающим рантом и угловатой цепляющейся металлической пряжкой, да еще и с отрезанными носами. Неудача меня не расстроила, а только усилила восхищение совершенством Ляны. Ее совсем другими сандаликами, ее смуглотой, ямочками и перевязочками, тем что ей пришла в голову такая странная идея. У меня ничего не получалось, но я все равно пытался. Тем более, что Ляне это явно нравилось: она смеялась, а я ей в ответ.

Не знаю, чем бы закончилась наша игра, но тут, привлеченная нашим смехом, появилась строгая воспитательница Надежда Ивановна и решительно пресекла веселье: «Попов, что ты вытворяешь! Носки же изорвешь! И младших глупостям учишь. Возвращайся к своим».

Я был послушным и пугливым мальчиком. Больше мы с Ляной не играли.

А вскоре я наотрез отказался ходить в садик — после унизительной медицинской процедуры: всех, кто не сумел по команде покакать в металлическую плошку, выстроили в шеренгу лицом к кафельной стене со спущенным до пола штанами и залезли в попу стеклянным глубоко проникающим холодным предметом. Не знаю, что чувствовали другие, но я был уверен: во мне что-то повредили, задели что-то, чего я сам о себе не знаю и знать не должен… Спасибо маме, что она все поняла. И, слава богу, у меня была бабушка.

С Ляной мы иногда встречались мимоходом на улице, а потом учились в одной школе. Но вряд ли она меня помнила. И я ее помнил совсем другой.

23.07.2017

ДЕВОЧКА-ИМЯ

Когда мне было лет шесть, я влюбился во второй раз. Накануне мама, вернувшись с работы, сказала:

— Завтра к нам в гости придет моя знакомая с работы, с дочкой.

Это новость меня очень заинтересовала. Мне нравились девочки. Мне нравилось играть с ними: они не задирались и не превращали любую игру в соревнование. Я смотрел на маму, ожидая подробностей.

— Они недавно приехали в Бийск.

— А откуда приехали?

— С Севера.

— А ей сколько лет?

— Примерно как мне.

— Нет, девочке.

— Примерно как тебе.

— А как ее зовут?

— Снежана.

Я услышал это имя, и со мной что-то произошло. Или с воздухом. Или со светом. Как будто где-то внутри меня включился магнит, и все вокруг пронизали невидимые линии его поля.

Весь вечер я провел с недавно появившейся книжкой, которая странным образом соединилась с этой новостью и приобрела особый смысл. Это были сказки какого-то не то литовского, не то латышского писателя. О чем, не помню. Смутно брезжит обложка: сине-фиолетовая гамма, заостренные и удлиненные силуэты: башня, светловолосый отрок на белом коне, что-то холодное и лунное, не то веяние метели, не то седой бурьян. Иллюстрации тоже были, но вспомнить их не легче, чем морозную ботанику на окнах, которая тоже была, а если нет, пусть будет.

Я не столько читал, сколько кружил воображением вокруг мысли, что эта книга о том самом Севере, с которого приехали Альбина Ивановна и Снежана. Хотя ничего особенно северного, кроме холодной гаммы и нездешних имен, в ней, скорее всего, не было.

Перед сном я спрятал книжку подальше. Почему-то мне казалось, что, если она будет на виду, гостьи не появятся. Или что она все испортит, как подсмотренная лягушачья кожа в сказке о царевне-лягушке.

На следующий день они, действительно, пришли и провели у нас пару часов.

Я совершенно не помню их лиц и цвета волос, не помню, как они были одеты и во что мы играли со Снежаной. Может, и ни во что. Скорее всего, я ей показывал открытки с иллюстрациями Владимирского к «Трем толстякам» и коллекцию бусин, среди которых у меня были три любимицы: большая керамическая с клинописным узором, маленькая граненая богемского стекла, переливающаяся радугой, и еще одна — не совсем бусина, но зато в темноте она светилась. Точно помню, что накануне, предвкушая знакомство со Снежаной, я гадал — какая из них ей понравится больше всего. Переливающаяся сомнений не вызывала, светящаяся тоже, а вот в глиняной я был не так уверен…

Точно могу сказать: это были удивительные часы. Мне было ясно: во всем мире есть только одна девочка с таким именем, и она сейчас рядом со мной. Я говорю «Снежана», и она откликается, она есть! Это было главное, и это было чудом: зная ее имя, я знал о ней все, и это все было во мне и вокруг и переливалось, как свет на гранях богемской бусинки, когда ее подносишь к глазу. Я решил, что в следующий раз обязательно подарю ей эту бусинку. Но что-то подсказывало мне, что следующего раза не будет.

Так и случилось: они ушли и никогда больше не появлялись.

Пару раз, ради чисто произносительного восторга, я спрашивал маму, придет ли еще Снежана, но получал уклончиво-отрицательный ответ, пожалуй, даже с оттенком смятения.

Книга сказок не то литовского, не то латышского писателя так и оставалась непрочитанной, я так и хранил ее подальше от глаз.

Спустя годы мама призналась, что мать Снежаны была кем-то вроде квартирной аферистки. Что у нее была какая-то история про трагически погибшего мужа, про сложную тяжбу с его родственниками, оставившими ее без крыши над головой. Чего она хотела от мамы и других ее коллег-учительниц, я не помню. Каких-то подписей под какими-то ходатайствами? Или своими рассказами она хотела ускорить доступ к школьной кассе взаимопомощи и преуспела? Во всяком случае, маме было очень стыдно за свою доверчивость. Потому что после описанного визита Альбина Ивановна со Снежаной исчезли…

В один из последних приездов я пытался найти эту сине-фиолетовую книгу, но так и не нашел.

13.07.2017